Виктор и Маргарита
Шрифт:
Половина июля – это половина лета. Всё ещё холодно. Любитель воды, я купался всего три раза. Это не дело. Последнее свободное лето мне хотелось провести на Волге. Я люблю Волгу, потому что она мало напоминает природу. Впрочем, я природу люблю, но организованную. Чтобы можно было, выехав на трамвае, встретить на асфальтовой дорожке среди джунглей бенгальского тигра в наморднике или, например, в Сахаре – киоск с пивом.
Пиши чаще, если это тебя не затруднит. Интересуюсь твоей женатостью. Твои письма от 3 и 5 июля получил. Сам я очень аккуратен и не оставляю твоих писем без
Вини почту. Пока.
11 письмо от 14 августа 1937 года
Погода похожа на истеричную девушку: с каждым днём характер её становится сложнее и непостижимее: глядя на небо, не веришь, что пять минут тому назад был дождь, а через десять, вероятно, польёт снова.
Сегодня прочёл уэллсовского «Игрока в крокет». Выдающийся аттракцион среди балаганных номеров современной литературы. Пусть царствуют страх и неуверенность, пусть назревают мировые катастрофы – автор рекомендует играть в крокет, ибо невозможно остановить неминуемое. Здесь слова «страх, неуверенность, неминуемое» можно было представить с большой буквы, но я, давнишний игрок в крокет, не имею к ним должного уважения: пусть останутся с маленькой.
Иные предаются воспоминаниям о детских годах.
Я не люблю.
Детство – время без прошлого, а следовательно, и без будущего, ибо представление о последнем складывается из опыта первого. Это время настоящего – животное время.
Юность интересна построением фактических перспектив. Они рухнут, как рухнет любое сложное здание, построенное без должного знания.
Когда человек повзрослеет и станет скучным, он начнёт играть в крокет, подобно многим другим. Взрослое же дитя зрелище пренеприятное.
Я писал раньше о том, что люблю смотреть на тридцатилетних хорошеньких женщин.
Вечер. Трамвай. Такая женщина. Любопытный разговор, если угодно, о судьбах человеческих. Её замечания вскользь:
«Знаете, молодой человек, бывают платья, на вид скромно сшитые, с фокусом. Расстёгиваются подобно халату».
Я смотрю на неё: скромное платье с фокусом. Чёрное.
«Как прикажете понимать замечание? Намек?»
Потом мы сердечно прощаемся: она сходит здесь, я – дальше.
Вот история о несостоявшейся мопассановской встрече. С каждым годом я становлюсь холоднее и жёстче.
Если человек, занимающийся искусством, не имеет таланта, а таких подавляющее большинство, то он должен обратиться к подражательству. Здесь выход. К сожалению, у нас очень мало подражателей, каждый мнит себя гением и, забывая о прошлой культуре, пытается голыми руками на голом месте создать свою цивилизацию; имея спички, хочет получить огонь путём трения.
Это смешно. Это грустно, потому что приняло массовый характер.
Вот частный пример пользы подражательства в кинематографии.
1. Резниченко «Юность».
2. Усольцев «Клятва».
3. Александров «Цирк».
Резниченко «творил», как дикарь, поэтому ленту его стыдно смотреть.
Усольцев, обладая довольно малой культурой, осознал пользу подражательства – ленту его можно смотреть, если не с удовольствием, то, во всяком случае,
Александров делал свою вещь, опираясь на опыт, накопленный другими, работавшими до Александрова и при Александрове, поэтому его вещь смотрится не только с удовольствием, но доставляет ещё эстетическое наслаждение. Научиться хорошо подражать – значит научиться делать хорошие произведения искусства. Научиться критически подражать – значит научиться делать выдающиеся произведения искусства. Но это уже разговор об инженерах от искусства. Об этом и фильме Ромма «Тринадцать» я уже писал.
Мне удалось посмотреть ныне запрещённый фильм Костерлица «Маленькая мама». Как и в «Петере» – крепкий остроумный сценарий, квалифицированная работа режиссёра, мягкая оптика оператора, обаятельная актриса, лёгкая музыка и прочее, и прочее.
Мотив запрещения: искажение буржуазной действительности. Попробуем согласиться с официальной версией дикого поступка.
Сегодня получил твоё письмо. Я взял смелость информировать о его содержании Елену. Она, наверное, возьмётся прочесть тебе необходимую нотацию. Сам я, исповедуя политику невмешательства, нотации не читаю.
Так вот: её письмо, если она его напишет, я читать не буду, но готов отвечать за каждую строчку – такова моя вера в правильность мышления этой удивительной, по существу, девушки.
Что касается выражения моей уверенности в благоразумии твоих поступков, то ошибка моя произошла вследствие неправильной оценки твоего возраста: оказывается, тебе не 24, а 18. Что ж, ты вырастешь. 18 лет, как я говорил, недостаток хотя и большой, но поправимый.
Это длинное письмо я заключу сердечным рукопожатием.
12 письмо от 26 августа 1937 года
После длительного и довольно праздного размышления решил прочесть тебе небольшую, слегка неприятную нотацию.
Не надеясь на её блестящий успех, ибо человек прежде всего самолюбив, а потом разумен, я долго подбирал форму нотации. Наиболее простая форма была бы, на мой взгляд, наиболее подходящая: это форма критики писем от 31.07.37 и 11.08.37, которые вызвали нотацию.
Получи, но не сердись.
Основная бравада этих писем заключается в том, что ты, Василий К. Бодашков, живёшь не так, как живут все простые смертные, т.е. не следуешь велению разума, а согласуешь свои поступки лишь с движением неких обуревающих тебя чувств.
С этой бравадой я согласиться не могу, потому что подчинение интеллекта эмоции свойственно подавляющему большинству и не является уделом особого сорта тонко чувствующих человеческих существ. Особым сортом я назову людей разума.
Им и рекомендую подражать, иначе нельзя избежать того положения, которое приводит человека к омерзительному и бесцельному лирикованию за бутылкой водки или, ещё хуже, за стаканом простого грузинского чая. Не рисуй себе человека разума как схему, действующую согласно расписанию, в котором работа именуется производственным функционированием, отдых – планово предупредительным ремонтом, а сон – накоплением истощённых силовых запасов.