Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография
Шрифт:
Азовское пароходство. 15.12.79
(Подпись неразборчива. — Т. А.)
Первое, что привлекает в Вашей прозе, — профессионализм. С профессионалом высшего класса всегда захватывающе интересно говорить о его работе. Моя специальность — психология труда, так что приходится видеть Мастеров в разных сферах человеческой деятельности.
Второе — мужественность автора. Что-то в наше время ощущается дефицит мужских характеров. А мужественный, без комплексов, литературный герой — я считаю — общественно важное явление. Мужество Вашего «лирического» героя не только в том, что он занят серьезным мужским делом, а в открытости его, смелости
Наконец — ирония и самоирония. Ваши иронические пассажи, вроде отступления на тему «Почему мужчины живут меньше своих подруг», не просто веселят — они доставляют эстетическое удовольствие и обладают некой «разрежающей способностью», снимают напряжение, созданное предыдущими страницами.
На первых порах я чуть было не попалась на мнимую небрежность, спонтанность записей. Дочитав «Морские сны», например, поняла, что за этим — жесткая выстроенность композиции, продуманное чередование эмоциональных воздействий на читателя. Этакая партитура настроений…
Ваш жанр я бы назвала эпистолярным. Подозреваю, что первые вещи в этом жанре родились прямо из писем к любимой, из которых было выброшено все интимное и которым придана была определенная композиция…
М. Дмитриева.
Ленинград(Без даты, — Т. А.)
Я буду писать непосредственно, надеюсь, что ниточка какая-то логическая и протянется. Прочитала «Вчерашние заботы» и заметила, что когда Вы идете от себя, своего дневника, все чудно, светится душой. Но стоит Вам придумывать людей, получается психологически неузнаваемо. И рядом с Фомой Фомичом, как мне показалось, Вы сами неприятно положительно проступаете. И проступаете избыточно. Я уверена, что это не оттого, что возросло Ваше хорошее отношение к самому себе, а тут какой-то редакторский недогляд.
Долго при чтении ваших «Забот» мне казалось, что вы моторите, моторите, а не заводится. И вдруг — завелось, пошел!
Теперь насчет сюжетных ходов. Где-то у Вас промелькнуло: радуюсь новому освещению привычной вещи, как неожиданному повороту сюжета. Я стараюсь удержаться от монтажа, т. е. я понимаю это так: какой-то писательский отбор есть, но в общем я фиксирую общество как вижу, ничего не изменяя. Так по поводу поворота сюжета — как же тогда?
И наконец, последнее: Вы описываете свой страх, когда нужно было спускаться в темный трюм, где что-то случилось с грузом. И нагнетаете подробностями на читателя страх. Но чем больше подробностей, тем меньше впечатления. Тебя пугают, а тебе не страшно. Не возникает не только сопереживания, а просто скучно. Знаете, как бывает, человек жалуется на свои страдания, рассказывает жуткие вещи, а ты глух. А другой просто скажет что-то страшное о себе — как обыденное, — и оторопь берет…
Ольга Дмитриевна
Ленинград. 1980
По-видимому, это письмо можно будет отнести к разряду весьма необычных, т. к. оно написано по поручению книголюбов, проживающих в пос. Южный Вологодской губернии. Необычность письма объясняется тем, что вышеназванные книголюбы — осужденные, отбывающие наказание в колонии-поселении.
Мы благодарим Вас за искренне написанную книгу «Вчерашние заботы»…
Книга для нас является распахнутым окном в мир прекрасной, полноценной, счастливой, трудовой и свободной жизни, причем это окно — практически единственный источник информации. Конечно, среди книг, так же как и среди людей, можно попасть в бурную компанию. Ваша же книга подкупает героикой трудовых будней, простотой нормальных человеческих отношений.
Если у Вас есть время приехать к нам, то мы просим это сделать… С конца июля до середины сентября у нас можно неплохо отдохнуть. В это время здесь обилие грибов, ягод, рыбы и других удивительных подарков природы…
Среди Ваших читателей в Южном обнаружено много Ваших
По поручению книголюбов председатель совета коллективов колонии Моряков
Пос. Южный. 14.07.80
Троих писателей в нашей литературе я старательно и долго обходил стороной: Николая Рубцова, Юрия Левитанского и Виктора Конецкого.
Что касается Рубцова — сейчас даже трудно сказать, честно говоря, не знаю сам, почему его не любил. Это имя — Николай, хотя никто с таким именем мне ничего плохого не сделал. В общем, чушь, а потом наткнулся на одну всего лишь фразу, помните: «тихо ответили жители, тихо проехал обоз…» Честное слово, шапку снять захотелось. И взялся я за него. Особенно после выступления Шестинского, где он цитировал: «Но в наше время плакать невозможно, и, каждый раз себя превозмогая, мы говорим — все будет хорошо». Опять, думаю, чушь, редакторские штучки: там должно быть не «невозможно», а «бесполезно». Потому что невозможно — это удобно, а бесполезно — точно. Сейчас у меня весь Рубцов — книг шесть. О Левитанском не буду особенно распространяться. Помню, что, когда наткнулся на его фамилию, первая реакция была: мало двух Левитанов, так тут еще и Левитанский какой-то. Ну а потом вышел его «День такой-то», и раскрыл я вроде бы на самом банальном месте: «Всего и надо, чтобы вглядеться, боже мой… всего и дала, что вчитаться, боже мой, всего и дала, что помедлить над строчкой — не пролистнуть нетерпеливою рукой, а задержаться, прочитать и перечесть». В общем, на нем я тоже основательно застрял.
С Вами как-то долго ничего не получалось — то Вас хвалили люди, которым я не верю, — Дудин с экрана Вас разукрашивал, то «Литературка» как-то поместила Ваш портрет, где Вы больно уж шикарно и интеллектуально выглядели. Вот и обходил Ваши книги, пока одна знакомая ленинградка не заставила чуть ли не под угрозой кары страшной прочитать хотя бы одну Вашу книгу. Вот и прочитал на свою голову — теперь гоняюсь по всем библиотекам, ищу Конецкого…
Что задевает в Ваших книгах? Абсолютная независимость от читателя и абсолютная уверенность в том, что читатель от Вас никуда не денется. Просто испытываешь ощущение, что тебя вели и ведут по закоулочкам с выкриками и выкрутасами, посмеиваясь над твоей доверчивостью. А потом оказывается, что все это серьезно, и что у тебя болит там же, и что вовсе не обязательно свое внутреннее излагать высоким штилем. Главное, наверное, в Вас — это абсолютная откровенность и абсолютная небоязнь этой откровенности и в то же время отсутствие какого-либо бравирования этим. У Леонида Борисова есть такая фраза: «У меня есть немногочисленный, но свой читатель». Не берусь говорить о том, насколько многочислен или немногочислен читатель у Вас, но то, что он есть и что он очень стойкий, — это факт…
В. П. Белокопытов
г. Волжский. 1981
Весенняя погода в Охотском море всегда отвратительная: ветра, дожди, туманы, а тут на корабле еще дурачок объявился.
Его обнаружил второй помощник капитана. Но все же его брало сомнение: было начало рейса, и после длительной стоянки адаптация еще не наступила. При этом второй хорошо сейчас вспомнил, что этот бодрячок, третий помощник капитана, всегда на «ладушки» проходил медицинское обследование. Последний раз психиатр даже от восхищения шлепнул его по тому месту. И вот всего неделя прошла, и это дурацкое «хи-хи».
Сначала второй принял его за призрак хорошего настроения — люди все-таки только что с берега, но на второй день после «открытия» он заметил, что «хи-хи» да «ха-ха» у третьего помощника капитана как-то в себя.
Еще через день он окончательно убедился, что, когда третий хихикает, он ничего и никого как бы не видит. Это было по-настоящему опасно.
Не мудрствуя далее, бросился к врачу: так и так, того, мол, парень и для большей убедительности шлепнул всей пятерней запятую у виска.