Виктор Курнатовский
Шрифт:
Следом за пленными ехали сани, в которых сидели вице-губернатор Чаплин и якутский судебный следователь Шведов. Чаплин, видимо, был расстроен. Шведов хмурился. Он только что рассказал Чаплину анекдот, уже гулявший по городу: революционеры захватили в Якутске дом Романова… Если и дальше так пойдет, то несдобровать дому Романовых и в Петербурге — выгонит народ правителей государства Российского, свергнет их с престола… Чаплин только покачал головой: да, времена.
Ворота тюрьмы закрылись за осужденными, но «Марсельеза» еще долго звучала за высоким частоколом.
Наступили томительные дни предварительного заключения. Исполнительная комиссия и в тюрьме не сложила своих полномочий, отстаивая права товарищей, ведя
Камеры не запирались. Заключенные гуляли по двору столько, сколько им хотелось. В тюрьму на их имя беспрепятственно поступали письма, газеты, журналы. Романовны свободно собирались на совещания, виделись со своими адвокатами. Раненых, находившихся в тюремной больнице, романовцы навещали по нескольку раз в день. Все они поправлялись. Начальник тюрьмы просил господ заключенных только об одном: не слишком громко петь революционные песни.
Романовцы устроили несколько мастерских и открыли маленькую фотолабораторию, в которой не покладая рук работали профессионал Оржеровский и любитель Теплов. Они проявили старые пластинки и сделали много новых снимков — во время предварительного заключения в тюрьме, а в дальнейшем и во время самого суда. На многих фотографиях, подаренных Виктору Константиновичу, стояли надписи: «Учителю», «Дорогому учителю».
Он действительно для многих был учителем и в прямом и в переносном смысле этого слова: больной, измученный тяжким недугом человек, он служил примером, как должен вести себя революционер, как прямо, не кривя душой, должен отстаивать права — и свои и своих товарищей. В тюрьме Курнатовский прочел множество лекций по политической экономии, философии марксизма и химии. Он был высокообразованным человеком, человеком большого сердца. Именно таким знали и любили его слушатели «тюремного университета», именно поэтому они дарили ему свои фотографии действительно как дорогому учителю.
В «тюремном университете» читались лекции и по военному делу. Вначале занятия вел Бодневский, позднее в эту работу включился и поправившийся Костюшко-Валюжанич. Их лекции охватывали обширный круг тем: обзоры военных действий (шла русско-японская война), характеристика военного искусства в революционной борьбе — о боях на баррикадах, о тактике уличных сражений и т. д. По просьбе романовцев-грузин с ними проводились отдельные занятия по русскому языку, литературе. В тюрьме, разумеется, не прекращались и политические дискуссии. Происходили они главным образом между большевиками и бундовцами. Явных меньшевиков среди романовцев не оказалось, но нашлись социал-демократы, которые не определили свою принадлежность к той или иной фракции РСДРП. А в часы отдыха писали и редактировали сводные записки о романовском деле.
В один из весенних дней в тюрьме появился Лев Львович Никифоров. Его должны были судить вместе с романовцами, хотя все безусловно знали, что полиция схватила Никифорова («Взяли в плен», — шутили ссыльные) еще в самом начале протеста, до выстрела в солдат.
Следствие шло ускоренным порядком. 25 марта 1904 года следователь Шведов представил протоколы допросов. Стало известно, что на суде будет фигурировать сто восемь свидетелей: солдаты гарнизона, полицейские, купец Кондаков, домохозяин Романов, лавочник Сюткин (у него ссыльные делали закупки продуктов в канун
Принимали свои меры и романовцы. Им удалось установить связь с революционными организациями в России. О предстоящем процессе заговорили подпольная печать и легальные газеты прогрессивного направления. Митинги в защиту участников протеста проходили не только в крупных городах России, но и за границей. На средства, собранные среди рабочих и интеллигенции, сочувствовавших революции, были приглашены два крупных адвоката: Зарудный и Бернштам. Они долго отказывались от всякого гонорара.
В июле начались заседания Якутского окружного суда. Его председатель Будзевич и прокурор Гречин, по мнению адвокатов, вели дело бездарно. Свидетели обвинения путались, противоречили друг другу и проваливались на каждом шагу. Романовцы выступали дружно, смело. Сказалась большая работа, проведенная большевистской группой перед началом процесса. Подсудимые, которых неоднократно перебивал председатель суда, говорили о произволе властей, о кутайсовских циркулярах, разоблачали политику царизма. Единственно, чего боялись подсудимые на этом процессе, это предстоящего выступления Курнатовского. Виктор Константинович обещал подчиниться общему решению и не говорить, что это он стрелял в солдат Кириллова и Глушкова. Но на суде он заколебался. Произошло это после того, как председательствующий Будзевич, обосновывая привлечение виновных к ответственности, замогильным голосом перечислил 13, 263, 266 и 268-ю статьи Уложения о наказаниях. Эти статьи вели прямым путем на виселицу или к пожизненной каторге, или, наконец, при смягчающих вину обстоятельствах — к двенадцати годам каторги для каждого подсудимого. И когда прокурор Гречин закончил свою длинную обвинительную речь, в которой, вопреки истине и опираясь на показания провалившихся лжесвидетелей, утверждал, что романовцы вели перестрелку с гарнизоном во время всей осады, Курчатовский попросил последнее слово, твердо решив заявить, что солдат убил он.
— Во имя той правды, к которой так легкомысленно относится господин прокурор, — начал он, — я заявляю, что выстрелов было только два, что убийство солдат, в которых мы видим тех же рабочих и крестьян в мундирах, не могло входить в задачи нашего протеста и не находится в какой-нибудь связи с его целью, что эти выстрелы…
Все подсудимые затаив дыхание с ужасом смотрели на него. Побледнели и адвокаты. Еще два-три слова, и он пойдет на эшафот. Но Курнатовского спас сам председатель суда Будзевич. Слова Виктора Константиновича о «рабочих и крестьянах в мундирах» привели его в ярость и, стуча кулаком по столу, Будзевич крикнул:
— Лишаю слова! Подсудимый Курнатовский, я лишаю вас слова! Суд не место для политических речей!
Все облегченно вздохнули.
Наконец наступил день оглашения приговора. Пятьдесят пять романовцев были приговорены к ссылке в каторжные работы на двенадцать лет. Никифоров, арестованный до убийства солдат, приговорен к отбыванию наказания в арестантских ротах. В отношении потомственных дворян — Курнатовского, Никифорова, Костюшко-Валюжанича, Бодневского — суд направил приговор «на благоусмотрение его императорского величества». Царь быстро утвердил приговор: для него эти четверо были изменниками своему сословию и тем более заслуживали суровой кары.
К удивлению осужденных, среди судей нашелся честный человек. К приговору Якутского окружного суда было приложено частное мнение члена суда Соколова, который назвал решение своих коллег жестоким, необоснованным и неправомерным.
— Это замечательно! — воскликнул Курнатовский, покидая зал суда. — Даже среди верных слуг самодержавия теперь встречаются вольномыслящие. Это один из признаков разложения царизма, приближения революционной бури, которая сметет самодержавие…
Он оказался прав. Этой бури ждать оставалось уже недолго.