Виктор Шкловский
Шрифт:
Каверин учился на историко-философском факультете Московского университета и на философском — Петроградского, одновременно сидел на лекциях арабского отделения Института живых восточных языков. Но дело не в формальностях — Тынянов и Шкловский, Тихонов и Федин, Зощенко и Слонимский — вот был круг общения Каверина. Тогда это была ещё не превращённая литература. И если всмотреться в героев «Скандалиста, или Вечеров на Васильевском острове», а также «Художник неизвестен», — то вот они, под другими именами — Шкловский и Поливанов, Серапионы и лингвисты, учёные и писатели. На одном из диспутов по поводу выхода романа читатели (некоторые
Это был воздух — ворованный у времени и власти воздух настоящей литературы.
Только потом Каверин написал «Два капитана», лучший романтический роман советской литературы. В тени этого романа осталось многое написанное Кавериным — так была велика народная любовь к книге, где говорилось о покорении неба и снега, о путешествиях и любви, о дружбе и предательстве. Именно из этого романа всякий школьник выучивал череду глаголов: бороться — искать — найти — не сдаваться. Для миллионов этот девиз остался единственной строчкой Теннисона, которую они слышали. Это хорошая и честная книга, которую и сейчас можно читать без скидок на время и идеологию. Каверинский роман внешне прост, но конструкция его жёстка, как конструкция настоящего рыцарского романа. Недаром этот роман, положенный на музыку, пелся в тени фанерного бомбардировщика на одной из московских сцен.
И известен этот роман больше, чем его же «Открытая книга», где биологи мучают вирусы, а их самих мучают борцы с генетикой, больше, чем и ворох сказок Каверина, которые стали стилем современной советской городской сказки.
На этом фоне роман «Скандалист, или Вечера на Васильевском острове» известен мало.
Всю жизнь у Каверина были сложные отношения со Шкловским. Именно Шкловский привёл его к Серапионовым братьям, именно в споре со Шкловским был написан этот первый его настоящий роман. Каверин вспоминал:
«Зимой 1928 года я встретился у Юрия Николаевича Тынянова с одним литератором, живым и остроумным, находившимся в расцвете дарования и глубоко убеждённым в том, что ему ведомы все тайны литературного дела. Говорили о жанре романа, и литератор заметил, что этот жанр был не под силу даже Чехову, так что нет ничего удивительного в том, что он не удаётся современной литературе. У меня нашлись возражения, и он с иронией, которой всегда был необыкновенно силён, выразил сомнение в моих способностях к этому сложному делу. Взбесившись, я сказал, что завтра же засяду за роман, — и это будет книга о нём. Он высмеял меня, но напрасно. На другой же день я принялся писать роман „Скандалист, или Вечера на Васильевском острове“.
По-видимому, только молодость способна на такие решения, и только в молодости можно с такой откровенностью ходить с записной книжкой по пятам своего будущего персонажа. Он смеялся надо мной, сыпал шутками, блистал остротами, подчас необычайно меткими и запоминавшимися на всю жизнь, — я краснел, но записывал. Вероятно, он был вполне убеждён, что из романа ничего не выйдет, иначе, пожалуй, был бы осторожнее в этой необычной дуэли»{144}.
Потом Тынянов напишет Шкловскому: «В одном ты не прав — что Венька говорил моим голосом. Мы возимся друг с другом, у нас дело до себя и другого, а ему до нас
Каверин писал в «Скандалисте…» про московского писателя и журналиста Некрылова.
Вот в чём было дело в этом романе:
Всё начинается с того, что профессор Степан Степанович Ложкин, который занимается средневековыми ересями, задумывается о смысле своей жизни. Его сослуживцы, такие же, как он, поборники академической науки, ругают новаторов-формалистов.
Среди стаи академических учёных есть белая ворона. Это тридцатитрёхлетний Борис Драгоманов — автор непонятных им теорий жизни языка (в частности, прямо на лекции перед студентами он неожиданно «отрекается» от теории общеиндоевропейского праязыка и провозглашает, что развитие происходит от «начального множества языков к языку единому»). Он переводчик и, похоже, наркоман.
Затем в романе появляются новые персонажи — старичок Халдей Халдеевич, сотрудник одного из ленинградских издательств (вскоре выяснится, что он родной брат профессора Ложкина, давным-давно с ним поссорившийся); студент Института восточных языков Ногин (в некоторых изданиях — Нагин) и Кирилл Кекчеев, бывший курьер, резко поднявшийся по служебной лестнице.
И вот, наконец, на московском поезде в роман въезжает Виктор Некрылов — «писатель, скандалист, филолог». Как мы видим, у Шкловского сохранилось даже имя.
Шкловский-Некрылов приезжает как бы с ревизией — посмотреть, как и чем живут его друзья-формалисты. Походя он ведёт переговоры с издателями и ухаживает за художницей Верочкой Барабановой.
Впрочем, Некрылов обижает её, а сам отправляется на литературный вечер, где ленинградские формалисты выказывают ему знаки всяческого внимания.
Студент Ногин меж тем сам влюблён в Верочку Барабанову и от горя уходит в запой.
Профессор Ложкин, которого не довели до добра размышления о собственной жизни, сбривает бороду и тайком, бросив всё, бежит из города.
Некрылов стремительно и бестолково вступает в связь с женой одного из друзей.
Но это только звено в цепочке совершенных от отчаяния поступков. Некрылова-Шкловского ленинградские формалисты не понимают, следовать его призывам не хотят. Автор романа спустя полвека комментировал это так:
«Одна из глав „Скандалиста“ точно передаёт действительное положение дел. В честь приезда Некрылова его бывшие ученики устраивают вечеринку. Делая вид, что всё в порядке, они поют гимн молодых формалистов…
Мы были ещё „Formalituri“, но Виктор уже не был Цезарем, во имя которого стоило умирать.
Вся сцена не только не выдумана, но написана по живым следам»{146}.
Тогда Некрылов решает вернуться в Москву, но обнаруживает, что Верочка собирается выйти замуж за карьериста Кекчеева. Он обещает увезти её из-под венца.
Ногин становится свидетелем романов Верочки, но он очарован Некрыловым так же, как молодой Каверин — Шкловским.
Наконец Некрылов устраивает драку с Кекчеевым прямо в издательстве и доводит Кекчеева до состояния животного ужаса. Тот отказывается от Верочки.