Виленские коммунары
Шрифт:
Уже темнело… Не понимаю, что руководило нами, что толкало нас выйти на улицу. Но только мы высунули нос за дверь, как сразу же со стороны костела святого Якуба раздались выстрелы. По стенам, по окнам: тук! тук! тук! Дзнн!..
Мы — назад. Замерли. У меня сердце колотится. Тарас достает из кармана белый платочек. Вышел, помахал. Я — за ним. Идем к врагу в полон…
Тут откуда ни возьмись поручик Хвастуновский.
— Кто там еще есть? — крикнул злым, хриплым голосом.
— Никого нет, — равнодушно ответил Тарас.
Его повернули, чтобы вел их в клуб, а меня
* * *
От Тараса я узнал позже, что поляки вели его впереди себя, а сами шли сзади с карабинами наизготовку. Поручик Хвастуновский приказал:
— Стреляйте в него, — в Тараса, значит, — если хоть одного там найдете.
Убедившись, что двери открыты и все оставлено на месте, они ринулись по коридору, как стадо диких кабанов в огород. Рассыпались по комнатам, ломают, бьют, разбрасывают бумаги, книги, рвут портреты, топчут ногами…
Его привели в комнату № 20.
Как только поручик Хвастуновский отлучился куда-то, один легионер схватил с крючка чьи-то штаны, висевшие в углу, и завертелся волчком, не зная, как бы спрятать их на себе…
И у других глаза разбежались. Хватают что ни попало под руку, суют по карманам. Про Тараеа совсем забыли. Он стоит в дверях, молчит…
Вдруг все выбежали… Видя, что никого нет, Тарас стал осторожно пробираться к выходу, рассчитывая найти убежище опять у Кондрацкой. Вдруг видит — Подлевский! И спрятался в первой попавшейся комнате за дверью. Туда же заскочил и Подлевский. Набросился на вещи: схватит, пощупает, бросит. Увидел на столе ножичек — сунул в карман. Отпирает шкаф.
— Ты что же это делаешь? — не утерпел Тарас. Подлевский вздрогнул. Но, когда увидел Тараса, смутился, стал вроде бы оправдываться:
— Все равно большевики заберут, как придут…
Набежали остальные. Объявился и поручик Хвастуновский:
Где прячется Реввоенсовет?
— А что?.. Нету? Скрылся? — усмехнулся Тарас.
Его погнали назад, к нам, а сами помчались, — должно быть, искать вождей.
* * *
Кобак же рассказывал мне, что они сидели в боковушке долго, может быть, часа два, а может, и больше. Перебрасывались короткими фразами:
— Почему рабочие не выручили?
— Почему спокойно в городе?
— А с Порубанка так и не приехали. Почему?..
Вдруг — идут… В дом вошла группа с капитаном Домбровским во главе. Пришли с обыском.
— Есть кто? — спрашивают.
— Нет, нет, никого нет! — отвечает жена Вержбицкого. В боковушке замерли. Лежат на полу. Приготовились дать залп в дверь, после чего последний патрон себе. Идут…
Прошли. В боковушку не заглянули. Пошли назад… Ушли…
Минут через пять снова группа, на этот раз побольше. Снова с обыском. Из кухни идут в комнату, подходят к боковушке, останавливаются у двери…
Что думал и что переживал в этот момент дядя Бонифаций Вержбицкий? Конечно, примирился с тем,
А Юлиус Шимилевич? Улыбнулся, наверное, в последний раз и твердо, упрямо сделал по-своему…
Кунигас-Левданский… Может, вспомнил он напоследок свою бедную литовскую деревню, вечных тружеников — отца и мать, и сурово, навсегда унес все с собой…
Товарищ Аз… Разве не познал он до конца всей глубины, чтобы принять смерть как необходимость? Труд — изнурительная, полная лишений работа, голод, болезни, унижения, оскорбления и вечный протест в сознании, вечный огонь борьбы в сердце… Не это ли дало ему неизмеримую силу?
Все четверо — Вержбицкий, Шимилевич, Кунигас- Левданский, Аз — все четверо через минуту навсегда уйдут из той великой, удивительной лаборатории, где проводили свой опыт, уйдут с завода, шумного, неумолчного завода, на котором они хотели сделать этот опыт достоянием всех…
Дверь ломают… Выломали… Шесть револьверов залпом с пола встретили пришедших. Те отпрянули… Кто лез вперед, тот упал…
И тогда в боковушке стали стреляться. Ром и Кобак лежали рядом. У Рома осталось в памяти: лежал на левой руке, навел револьвер дулом в сердце, короткое мгновение — и он нажал на спусковой крючок… В этот миг и встрепенулся Кобак… Задел локтем, да поздно. В грудь ударило, обожгло, в глазах закружились искры. Ром потерял сознание…
Так оно и было. Кобак вскочил, и тут же раздался выстрел. Лютым зверем набросился парень на врага… Замахнулся. Кому-то успел двинуть кулаком с бешеной силой. Схватили, поволокли… Вырывался, отбивался яростно, но силы уже иссякли.
* * *
Вержбицкая ворвалась в боковушку и упала мужу на грудь. Он был мертв. Вержбицкий стрелялся в горло, и кровь из широкой раны залила его. Дети испуганно голосили; их отбросили прочь.
Тут легионеры заметили, что один из большевиков, Ром, еще дышит. Кто-то из них навел на него карабин…
Но Домбровский остановил:
— Бэндзе спевал!
«Бэндзе спевал!..» Вот оно что! Запоет еще, будет давать показания…
Пригнали повозку, чтобы отвести его в госпиталь. Рома вытащили за руки во двор и бросили в повозку головой вниз. Сверху на нем уселся легионер. И повезли в госпиталь святого Якуба.
Трупы забрали в морг при госпитале.
VIII
РАСПРАВА
Vae victis.
Гope побежденным. Латинская поговорка
Бундовцы стояли на улице, неподалеку от клуба, с одиннадцати часов утра, с момента сдачи. Все замерзли, стоя на морозе, без движения, голодные, подавленные.