Вилла мертвого доктора
Шрифт:
Рэдфорд встал, прошелся по кабинету. Хозяйская повадка – он ходил из угла в угол, уверенный, что его не прервут, не поторопят. Потемкин прислушивался к себе и с удивлением отмечал, что, как ни странно, этот человек его, Олега, не раздражает – как раздражало бы большинство представителей этого класса… сословия… Про себя Олег говорил «этой породы» – вроде достаточно точно и емко.
Американские политики – в дорогих (но не чрезмерно дорогих) костюмах, в безукоризненных (но опять-таки достаточно демократичных) сорочках, в неизменно голубых или алых галстуках (оттенки могут варьироваться, но никогда – никогда, слышите! – не наденет представитель этой породы галстук
Олег глядел на молчаливо шагающего по комнате конгрессмена Мэлвина Рэдфорда и вспоминал, как он общался в Москве с замечательными актерами, которых знала вся страна. Сперва он познакомился с Курильским, потом – с Гребельским. По ходу следствия о пропаже драгоценностей из квартиры знаменитой актрисы Олегу пришлось долго и подробно беседовать с каждым из них. И Потемкин все задавал себе вопросы – что не так в общении с этими умными и доброжелательными людьми? Да нет, все было нормально… Просто Потемкин не переставал спрашивать себя – какую именно из своих замечательных ролей играет, разговаривая с ним, его собеседник?
Вот и с Рэдфордом так.
– Знаете, не все и не всегда определяется родством. – Рэдфорд остановился напротив и взглянул Потемкину прямо в глаза. – Признайтесь, вы ведь сейчас думали о том, когда этот чудак из конгресса, то есть я, оставит вас в покое со своими хорошо выученными речами и даст вам спокойно работать. – Он поднял руку, как бы отгораживаясь ладонью от протестующего жеста Олега. – Вы – профессионал и еще наведете обо мне справки. Скажу доверительно: я занимаюсь политикой больше двадцати лет. Как вы понимаете, за это время случалось всякое. Но никогда я не обращался к полицейским или следователям с теми просьбами, с какими обращаюсь сейчас к вам. Никогда – за двадцать лет. Убедительно?
Он снова прошелся по комнате.
– Во всяком случае, ничего убедительней я придумать не могу… Мотивы? Ричард Фелпс был человек редкий. Он был человек, я бы сказал, не от мира сего. Нет, все у него в жизни было, как у нормального человека, ни святым, ни отшельником, ни тем более монахом он не был. Но, поверьте мне, по роду работы я встречаюсь с разными людьми. С сотнями людей, я бы сказал. А второго такого Фелпса не было и не будет.
Потому что у Фелпса были принципы, от которых он не отступал никогда, ни при каких обстоятельствах. И все, кто знал его, знали эту его особенность. А если не знали – то чувствовали. Он помогал мне не раз избираться в конгресс. Люди в нашем округе его знали и ему верили как никому другому… Это продолжалось много лет. Я и на следующих выборах на него рассчитывал.
– Мэл, мне тут говорили о другом замечательном враче, который погиб при неясных обстоятельствах.
Рэдфорд поднял на Олега тяжелый взгляд – то ли припоминая что-то, то ли проверяя, почему задан вопрос.
– Это вам наверняка о Ленни Квинсе наболтали. А чего тут неясного? Он был алкоголик – а это, знаете ли, приговор. Так он и жил, так он с собой и покончил. И никаких сравнений с Ричардом Фелпсом тут быть не может. Тут и говорить не о чем.
Конгрессмен сел и облокотился на стол совсем по-домашнему.
– Помогите мне… – сказал он тихо. – Я уверен – вы сможете.
Он поднялся, поправил галстук и протянул Потемкину руку.
– Я уверен, сэр, – голос его снова звучал как с трибуны, – уверен, что вы приложите все усилия для немедленной поимки этих ублюдков и торжества справедливости!
Это уже
Рукопожатие его, конечно, было энергичным и крепким.
Когда за ним закрылась дверь, Олег подумал, что забот у него и его помощников теперь точно прибавится.
Уоррен Митчелл, предыдущий хозяин особняка, согласился на встречу сразу. Он принял Лайона у себя дома, в десяти минутах езды от Шеппард-Хауза. Небольшой двухэтажный домик постройки пятидесятых годов прошлого столетия, когда город Лос-Анджелес стал всерьез осваивать долину Сан-Фернандо. Теперь эта долина – по существу, отдельный огромный город с пятимиллионным населением. Лайон знал, что у предприимчивых политиков в конце прошлого века даже возникла идея – официально отсоединиться от Лос-Анджелеса и создать совершенно независимую городскую структуру. Однако жители при голосовании высказались решительно против.
– На хрена мне еще дополнительных бездельников кормить? – сказал тогда Лайону знакомый электромонтер. – Ты считаешь, они о нас думают? Хрена! Они думают, как создать новую структуру и взятки собирать… Нет, уж лучше я буду терпеть тех, кто уже есть, раз с ними ничего сделать не могу.
Наверное, так думал не только он один – во всяком случае, вопрос этот был похоронен и больше не возникал.
– Да, – сказал Митчелл, указывая в окно, откуда открывался прекрасный вид на застроенную долину. – Вы – человек молодой и не можете помнить того, что у нас, стариков, в памяти… Представьте себе – никаких построек, никаких городских кварталов, а бескрайние рощи – апельсиновые, глядишь в это окно – два цвета: оранжевый и изумрудный… И редко – черепичная крыша. Застройка настоящая, массовая, здесь началась только после войны. А прежде тут была апельсиновая долина…
– Но вы-то пришли сюда раньше?
– Не я, мой отец. – Митчел указал на каминную полку, где стояла выцветшая фотография человека в джинсах, в ковбойской шляпе и техасских туфлях на высоких каблуках.
– Техас? Сан-Антонио?
Митчелл поглядел на Лайона с интересом.
– Ну то, что Техас, – это детективом быть не надо. Но почему Сан-Антонио?
– Рисунок на шляпе характерный… Я там работал год. Но, впрочем, могу и ошибиться. Техас велик.
Митчелл взглянул одобрительно.
– Да, Техас велик, вы правы. И никто из тех, кто нас, техасцев, толком не понимает, не сможет с нами нормально работать.
– Штат одинокой звезды… – Лайон бросил на Уоррена Митчелла быстрый взгляд, подумав про себя: «Может, уже хватит лирики?»
– Отец купил здесь землю за бесценок, – рассказывал Митчелл, отхлебнув из низкого широкого стакана. – И построил несколько домов. Тот, из-за которого вы сегодня ко мне пришли, построен среди первых, а этот, где мы с вами сидим, уже позже. И благодаря тому, что отец купил тогда эту землю и пригнал сюда строителей, я имею возможность сейчас здесь с вами сидеть, пить этот бурбон восемнадцатилетней выдержки и ни о чем особенно не беспокоиться. Как понимаете, я не бездельник. – Уоррен вытянул к Лайону большие красные руки – руки ковбоя и строителя, не человека, просидевшего век за письменным столом. – Я всю жизнь работал, и зарабатывал, и детей вырастил, и то, что оставил отец, удвоил. Утроил даже. Но он начинал на ровном месте, когда сюда приехал, а я шел по его следам. Разницу вам, может, и трудно различить, но она огромная. Отец рисковал всем. А мне в жизни полно встречалось людей, да и вам, наверное, – Уоррен отхлебнул снова, – которые теоретически все знают и умеют, но вот рисковать – ни разу в жизни не рисковали…