Винета

Вернер Эльза

Княгиня сидела в тени, глядя перед собой неподвижным, застывшим взглядом. Ванда стояла у большого среднего окна и так пристально смотрела на улицу, словно хотела своим взглядом пронзить непроницаемую тьму. Она вся была полна ожидания и страха, дрожа теперь не только за отца, но и за Вольдемара, и даже больше за последнего…

Была холодная, ветреная, безлунная ночь; лишь кое-где мерцали звезды, сразу же скрывавшиеся за облаками. В окрестностях замка царила глубокая тишина; в парке было темно и безмолвно, и в те минуты, когда затихал ветер, был слышен шорох каждого листика.

Вдруг Ванда вздрогнула, и с ее губ сорвалось приглушенное восклицание. В следующую же минуту княгиня очутилась возле нее.

—

Что такое? Ты что-нибудь заметила?

— Нет, но мне показалось, что я слышу лошадиный топот.

— Вероятно, ты ошиблась, никого нет.

Несмотря на это, княгиня последовала примеру племянницы, которая высунулась из окна; обе женщины прислушивались, затаив дыхание; действительно, до них долетал какой-то звук, но он был очень слаб и неясен. Поднявшийся снова ветер совершенно заглушал его.

Прошло около десяти минут в мучительном ожидании; наконец в одной из боковых аллей парка, примыкавшей к лесу, послышались шаги, осторожно приближавшиеся к замку. В высшей степени напряженное зрение княгини и Ванды различило в темноте две фигуры, появившиеся из-за деревьев.

Тут в комнату влетел Фабиан, точно так же наблюдавший из своего окна.

— Они здесь, — прошептал он, еле владея собой, — они идут по боковой лестнице.

Ванда хотела броситься навстречу вошедшим, но Маргарита, последовавшая за мужем, остановила ее.

— Останьтесь, графиня, — попросила она, — вы не одни в замке, только в этих комнатах безопасно.

Княгиня не произнесла ни слова и тоже схватила свою племянницу, чтобы остановить ее.

Прошло еще несколько минут; затем дверь распахнулась, и на пороге появился граф Моринский, а за ним показалась высокая фигура Вольдемара. Почти в ту же минуту Ванда была в объятиях отца.

Фабиан с женой сразу же ушли, чувствуя, что они здесь лишние; Вольдемар, очевидно, тоже причислил себя к посторонним, так как вместо того, чтобы войти вместе с графом, закрыл за ним дверь и, оставшись в соседней комнате, протянул руку своему бывшему учителю.

— Вот и мы, слава Богу, — произнес он, глубоко вздохнув. — Главная опасность миновала. Теперь мы на родной земле.

Фабиан, схватив обеими руками протянутую руку, воскликнул:

— Вольдемар! Вы так рисковали, что, если бы вас схватили?

Нордек улыбнулся.

— Ну, всякие «если» при подобных предприятиях приходится отбрасывать; нужно идти прямо к цели, не оглядываясь по сторонам. Как видите, это помогает.

Он снял пальто и, вынув из бокового кармана револьвер, положил его на стол.

Маргарита, стоявшая рядом, отскочила.

— Не пугайтесь, — успокоил ее Нордек, — к оружию прибегать не пришлось; у нас появился неожиданный помощник в лице асессора Губерта; мы переехали границу с его бумагами.

Профессор и его жена вскрикнули от изумления.

— Конечно, добровольно он не оказал бы нам этой любезности, — продолжал Нордек, — но что делать, у нас были поставлены на карту свобода и жизнь, тут не приходилось долго раздумывать. Сегодня после полудня мы прибыли в корчму одной из польских деревень, находящуюся недалеко от границы. Мы знали, что нас преследуют, и хотели, во что бы то ни стало, добраться до немецкой территории. Хозяин предупредил, чтобы мы никуда не двигались до наступления темноты, так как нас ищут во всех окрестностях. Это был поляк, которому, безусловно, можно было верить, а потому мы остались. Было уже под вечер, наши лошади стояли оседланными в конюшне, когда Губерт, возвращавшийся из В., вдруг появился в деревне; в его экипаже что-то сломалось, он оставил его у кузнеца и явился в корчму, чтобы разузнать, нет ли где-нибудь наших следов. Его кучер-поляк должен был служить ему переводчиком, так как Губерт не владеет местным языком; поэтому он не оставил кучера с экипажем, а взял с собой.

Хозяин, конечно, ничего не сказал. Мы были спрятаны

наверху и совершенно ясно слышали, как Губерт распространялся о бежавших государственных преступниках. При этом он любезно сообщил, что нас действительно преследуют и что путь, по которому мы следовали, известен; он знал даже, что нас двое и что мы верхом. Нам не оставалось больше выбора — надо было уезжать как можно скорее. Тут мне пришла в голову счастливая мысль; я дал хозяину через его жену соответствующие указания, и он сразу же понял их. Асессору доложили, что его экипаж не может быть скоро починен; он очень рассердился, но все-таки согласился остаться в корчме, и принял предложенный ему ужин. Мы тем временем вышли через черный ход и добрались до кузницы; сын хозяина уже позаботился о том, чтобы коляска была приведена в порядок. Я сел в нее; дядя, — Вольдемар в первый раз называл так графа Моринского, — которого я все время выдавал за своего слугу, взял в руки вожжи, и мы выехали из деревни. В экипаже я нашел бесценный клад: там лежало пальто Губерта с его бумажником и всеми бумагами, которые там оставил или забыл этот рассеянный человек. Его паспортом я при своем богатырском росте не мог воспользоваться, но среди других бумаг мы нашли много полезного для себя, например, разрешение на арест беглого графа Моринского на немецкой территории и много других документов, которыми, конечно, воспользовались. Губерт рассказывал в корчме, что ехал утром через А.; мы сделали крюк и проехали через другой пограничный пост совершенно открыто, под видом губернского советника Губерта и его кучера. Я предъявил бумаги и потребовал, чтобы меня поскорее пропустили, так как я напал на след беглецов и мне необходимо спешить. Никто не спросил наших паспортов, и мы благополучно переехали через границу, где через четверть часа бросили на дороге экипаж, который мог нас выдать, и пешком дошли до лесов Вилицы. В пограничном лесничестве мы застали, как было условлено, управляющего с лошадьми и поскакали во весь дух сюда.

Маргарита была довольна тем, что произошло с Губертом, добродушный же Фабиан с беспокойством спросил:

— А бедный Губерт?

— Сидит без экипажа и бумаг там, в Польше, — сухо ответил Вольдемар, — и должен счесть за счастье, если его самого не арестуют. Если наши преследователи явятся в корчму, то найдут там двух незнакомцев и две оседланные лошади; документы Губерт представить не может, языка не знает, а хозяин, конечно, не станет разъяснять недоразумения. Ну, а теперь довольно об этом Губерте, — оборвал свою речь Вольдемар. — Я еще увижу вас, когда вернусь? Эту ночь я, конечно, в замке инкогнито и официально приеду лишь через несколько дней из Альтенгофа, где якобы был все время. Теперь я пойду к матери и моей… моей кузине. Первая бурная радость свидания, вероятно, уже улеглась.

Нордек отворил дверь и вошел в комнату, где находились все остальные. Граф Моринский, сидел в кресле и все еще держал в объятиях дочь, стоявшую перед ним на коленях. Граф очень постарел; уезжая из Вилицы, он был энергичным человеком, полным жизненных сил, а теперь вернулся дряхлым стариком.

Княгиня первая заметила приход сына и пошла ему навстречу.

— Наконец-то, Вольдемар! — с упреком произнесла она. — Мы уж думали, что ты совсем хочешь уйти от нас.

— Я не хотел мешать вашему первому свиданию, — нерешительно произнес он.

— Ты все еще сторонишься нас? Мой сын, — княгиня вдруг с глубоким чувством обняла его, — благодарю тебя.

Вольдемар долго оставался в объятиях матери, открывшихся ему впервые со времени его детства, и в этом порыве утонули вся враждебность и холодность, столько времени разделявшая их; сын, наконец, завоевал любовь матери.

Граф тоже поднялся и протянул руку своему спасителю.

— Да, благодари его, Ядвига, — произнес он, — вы еще не знаете, как он рисковал ради меня.