Вино фей
Шрифт:
– Уже сказал?
– уточнил он.
– Разумеется. Точнее, сказал Вирджинии, а мисс Сесили пока не говорил. С задранными юбками она очаровательна, - подмигнул он, - просто очаровательна. К тому же, забава ей так понравилась, что, боюсь, мне трудно будет от неё отделаться, - цинично усмехнулся он.
– Похотлива, как кошка.
Стэнбридж тоже усмехнулся.
– Так, может, тебе и жениться? За ней дают пятьдесят тысяч.
– Нет, - покачал головой Крайтон.
– То, что привлекает нас в женщине, редко привязывает к ней. Рано или поздно всё кончается.
– Тебе впору писать воспоминания о своих любовных похождениях.
– Что же, может, и напишу. Сердце требует одной женщины,
– А если узнают Винсент с Энтони? Или Филип?
– Едва ли. Какой бы пустой глупышкой ни была мисс Сесили, она не расскажет отцу или братцу, что она позволила некоему джентльмену вставлять своё орудие ей меж ягодиц, а мисс Вирджиния - не пожалуется папочке или Винсенту, что потеряла невинность.
– А вдруг?
– провоцируя дружка, спросил Стэнбридж, - когда они обе поймут, что просчитались в расчётах на тебя, истерики не миновать. Филип точно не спустит - он тебя как собаку пристрелит.
– Брось, всё это вздор. Одна перед свадьбой съездит в Лондон к женскому врачу и вернётся вполне чистой для брачного ложа, а второй даже этого делать не придётся.
– Но...
– Оставь, я сказал, вздор всё это, говорю тебе, - уверенно оборвал Крайтон.
– Не хотел бы я оказаться на месте женихов этих красоток, - почесал затылок Стэнбридж.
– Ну, уж это вполне в твоей воле. Кстати, как тебе эта малышка Черити, сестрица Вирджинии?
– Ну и вкус у тебя. Она же дурнушка.
– Не скажи, она прелестно расцвела. Ты просто слеп.
Глава 1. Учтивость как безусловная обязанность
... Образ,
Чьи зыбкие порывы праздный ум
По-своему толкует, всюду эхо
И зеркало искать себе готовый,
И делает игрушкой мысль.
С. Кольридж "Полуночный мороз"
– Когда от дерзких насмешек над твердолобостью тори незаметно переходишь к язвительным подтруниваниям над новомодными идейками либералов, это обычно означает, что тебе перевалило за пятьдесят, - миссис Флинн, тяжело опираясь на руку Черити, медленно встала из-за стола.
– Вчера, когда мы прогуливались по городу, я вдруг заметила, как молодо выглядят полисмены. Совсем мальчишки. И один на Йорк-стрит имел наглость назвать меня "старой перечницей", помнишь? Как это выходит? Едва ты в этой жизни наберёшься ума, как тебя уже кличут старухой.
Черити улыбнулась, но сочла нужным поправить тётю:
– Он назвал вас "почтенной леди", тётушка Марджери.
– А это, что, не одно и то же?
– риторически вопросила Марджери Флинн.
– Чувствую, однако, что путной старухи из меня не выйдет. Чем старше становлюсь, тем меньше верю в мудрость возраста. Старость, оказывается, вовсе не защита от сумасбродств, - миссис Флинн позвонила и потребовала мороженого.
Черити рассмеялась и покачала
Сразу по приезде, едва лакей внёс сундучок Черити через порог, а горничная помогла девушке снять пальто, тётушка Марджери язвительно осведомилась:
– Что, моя дорогая племянница Вирджиния не нашла нужным навестить меня?
– Она сильно простудилась и ...
– поспешно начала было Черити.
– ...и потому решила поехать в Лондон с подругой, наказав сказать мне, что слегла в горячке, - с усмешкой кивнула миссис Флинн.
– В принципе, я понимаю её. Эгоизм изворотлив, как хамелеон, он делит людей на тех, кто, войдя к вам в гостиную, восклицают: "Кого я вижу!", и на тех, кто говорит: "А вот и я!" В прошлый мой приезд Джин полчаса рассказывала о своих светских успехах, а потом заявила: "Но довольно обо мне, поговорим же о вас. Как вам нравится, тётушка, моё новое платье?" Кого воспитала Дороти, убей, не пойму.
Черити смутилась и не знала, что ответить, тем более что миссис Флинн нарисовала слишком точную картину случившегося. Именно так всё и было. Спустя месяц после Рождества к ним в Солсбери с нарочным прибыло печальное известие от тётушки Марджи. Она серьёзно повредила руку и просила свою сестрицу, леди Дороти Хейвуд, отпустить к ней в Бат её дочь Вирджинию, чтобы та скрасила ей одинокие вечера в болезни. Сама миссис Флинн не имела дочерей - только сына, армейского полковника.
Но кузина Джин ехать не хотела, решив от чего-то провести зиму с Сесили Кассиди в Лондоне. И тогда леди Дороти решила отправить в Бат дочь их с Марджи покойной сестры Эмили - Черити, которая уже семь лет жила в семье Хейвудов. Черити охотно согласилась, не смея поверить, что ей доведётся побывать в этом роскошном городе великосветских повес, праздной роскоши и изящных туалетов.
Впрочем, тётушка Марджери не только изумила Черити умом и прозорливостью, но и порадовала добротой, заметив за ужином, едва Черри отдохнула с дороги, что она становится похожа на мать. Черити понимала, что это неправда: у неё были недурные "глаза фейри", разливавшиеся по радужке синей зеленью нефрита. Но, кроме них, никакого сходства... Бледная тощая дурнушка с длинной шеей и бесцветными губами - что общего в ней матерью, признанной красавицей?
Однако добрые слова тётушки Черити оценила и по приезде постаралась облегчить ей бремя болезни, Вечерами она читала миссис Флинн, а днём писала за неё письма и играла в вист. Черити была хорошим партнёром и, когда приходили подруги тёти, старалась не ударить в грязь лицом. Тётушка выздоравливала медленно, однако уже через три недели ей полегчало настолько, что она начала выезжать в свет, а спустя ещё две недели поправилась окончательно.
Черити уже хотела уехать. Однако тётка просила её подождать до Пасхи: она устраивала у себя званый обед, и считала, что помощь племянницы может понадобиться. И именно на этом обеде Черити познакомилась с мисс Флорой Стивенс, дочерью подруги миссис Флинн, и девицы весьма понравились друг другу.
Дома, в Солсбери, с кузиной Вирджинией дружбы у Черити так и не случилось. Хоть они с Вирджинией и мисс Сесили Кассиди много времени проводили вместе, её мнение никогда не спрашивали, а попытки вмешаться в разговор небрежно обрывали. Вначале Черити думала, что она не в состоянии сказать ничего интересного своим образованным и умным подругам, и стала больше читать, но потом услышала, как Джин и Сесили за глаза называли её уродиной и нищенкой. Это было правдой. После смерти матери у неё оставалось только две тысячи фунтов, и красавицей она, конечно, не была.