Виноградник Ярраби
Шрифт:
Юджинию передернуло. Она вдруг закрыла лицо руками. Гилберт силой отвел ее руки в стороны и заставил взглянуть на него.
— Ну так вот, пьяный или трезвый, а я намерен быть сегодня в вашей постели. Хватит с меня этого фарса. Я терпел, потому что думал, вы тоскуете по ребенку, а оказывается, вы все это время писали сентиментальный вздор другому мужчине! Разве я заслужил, чтобы вы вели себя так? Неужели вам не стыдно?
— Вы говорите чудовищные вещи, — прошептала она.
Внезапно Гилберт обратил бушевавшую в нем ярость против ее письменного стола: пинал его ногой до тех пор, пока нежная древесина
— Я бы с радостью разнес его в щепки! Вы сидите тут целыми днями, живете в этой вашей мечте, будь она проклята! Очнитесь, бога ради! Этот паршивый ирландец — ничто, пустышка... Даже когда он был тут, с вами... вы оба жили только прошлым. Я слушал ваши разговоры. Плакали по ирландскому дождю, английскому туману, подснежникам и бог его знает по чему еще. Позвольте кое-что вам сказать. Если бы вы вернулись к своим обожаемым английским туманам, они стали бы теперь вам ненавистны. Вы затосковали бы по солнцу. Вам кажется, его слишком много; посмотрите, что будет, когда вы его лишитесь. Окажется, что вы без него жить не можете.
— Нет, как раз наоборот! — воскликнула Юджиния. — Я с ним жить не могу. Оно меня сжигает.
— И чего это вы так расшумелись? — послышался у дверей ворчливый голос миссис Эшбертон. — Вы не дали мне поспать. Вы что, ссоритесь? Ну и дела! — Она вытаращила глаза от удивления, заметив, как враждебно супруги поглядывают друг на друга. — Вряд ли вы захотите прислушаться к совету старухи, но, если готовы, я могу вам назвать самое лучшее место для улаживания любой ссоры. И если мне позволено будет сказать, что я на этот счет думаю; давно пора вам туда удалиться.
— Вам не позволено сказать, что вы на этот счет думаете, — ледяным тоном оборвала ее Юджиния. Затем не спеша она взяла листок бумаги, побывавший в руках у Гилберта, и изорвала его в мелкие клочки, а потом, так же неспеша, приподняла свои юбки и вышла из комнаты. Она направилась прямо наверх, и через несколько тягостных минут раздался далекий, но отчетливо слышный звук: захлопнулась дверь ее спальни.
— Ну и дела, — повторила миссис Эшбертон. — Этой молодой женщине пора родить еще одного ребенка.
— И родит, как миленькая, — пообещал Гилберт.
Но предаваться любовным ласкам сквозь запертую дверь никому еще не удавалось, а Юджиния, судя по всему, не собиралась отпирать.
Голос ее звучал отчужденно, с холодной неприязнью.
— Я хочу побыть одна. Хорошо было бы, если бы вы не стали будить весь дом.
— Юджиния! Черт бы вас побрал!
Гилберт думал, что он достаточно вышел из себя, когда чуть не разнес вдребезги письменный столик, но то, что он испытывал сейчас, было намного хуже. Он не помнил, чтобы когда-либо прежде впадал в такое бешенство. Топая ногами, он спустился с лестницы и вышел из дома. Возле конюшен он начал кричать, пока кто-то не подбежал к нему. Это был юный Джемми Макдугал.
— Ты можешь в темноте оседлать лошадь? Тогда помоги мне.
— Да, сэр. Случилось что-нибудь неприятное, сэр?
— Не твое дело, черт побери. Попридержи язык.
Он вскочил в седло и направился в Парраматту, проскакав весь путь галопом. Возле первого же отеля он спешился, вошел внутрь и заказал ром.
Бармен узнал его.
— А я слыхал, мистер Мэссинхэм,
— Значит, ослышался.
В прошлом, до приезда Юджинии, бывали случаи, когда Гилберт искал и находил себе женщину в одном из маленьких неприглядных заведений. Вдвоем они отправлялись к реке, ложились на жесткую сухую землю, и близость для Гилберта была благотворной — быстрой, облегчающей и притом временной. Он говорил себе, глотая теперь уже непривычный и обжигающий глотку ром, что и сейчас это может помочь. Немного простынут жаркий гнев и негодование, сотрясавшие все его тело. Он был верен одной женщине целых три года, да к тому же женщине довольно-таки холодной, которая в лучшем случае не более чем терпела его.
Теперь у нее хватило наглости не пускать мужа в его собственную спальню, и тем не менее он торчит здесь и предается мрачным мыслям над стаканом, понимая, что его больше не тянет к толстой краснощекой барменше. Как видно, пристрастился к брезгливому изяществу своей супруги.
Да, это, может, и так, но не мог же он пристраститься к ее целомудрию?
Даже ром, затуманивший мозги н немного расслабивший натянутые нервы, не мог заставить его смириться с такой невероятной вещью.
Тем не менее еще до наступления полуночи Гилберт снова сел на лошадь и отправился домой. Ночь была тихая, мягкая, в воздухе ощущалось тепло раннего лета. Путешествие немного охладило его голову, но он все еще не избавился от напряжения и не находил себе места. В сознании его теснились одни и те же образы — мягкие груди, стройные ноги. Волосы рассыпаны по подушке. Губы ищут его губ. Проклятие, проклятие, проклятие!
В тот момент, когда он медленно подъезжал к дому, один из этих мысленных образов предстал перед ним во плоти. Несомненно, это была фигура, прогуливающаяся по саду. Юджиния!
Юджиния, встревоженная, разыскивающая его...
Гилберт соскочил с лошади, накинул уздечку на столб возле ворот и не совсем твердыми шагами пошел через лужайку — ром ударил ему в ноги.
Фигура двинулась дальше за кусты и исчезла. Нет, вон она тихонько идет по веранде, в тени.
— Погодите! — прошипел Гилберт, и фигура резко остановилась. Он увидел бледное пятно обращенного к нему лица.
Какая-то женщина в длинном халате, белокурые волосы падают на плечи.
— Было жарко, мне не спалось, — прошептала Молли Джарвис.
— И мне тоже, — сказал он.
Они стояли совершенно неподвижно на расстоянии нескольких шагов друг от друга.
— Я слышала, как вы уезжали, — сказала Молли.
— И поэтому вы не могли уснуть.
Это было утверждение, а не вопрос.
— Нет, нет, мне было жарко. Лето в этом году раннее.
Гилберт сделал одно быстрое, инстинктивное, неизбежное движение.
— Лето уже наступило, — сказал он, сжимая в объятиях теплое мягкое тело и отыскивая среди прядей разметавшихся волос губы.
— Пойдемте к вам в комнату, — сказал он спустя некоторое время. — Мы не можем оставаться здесь.
— Там Рози, — запротестовала она.
— Она не проснется.
В его затуманенном мозгу пронеслось: если бы она выпустила его руку, он мог бы прийти в себя. Но руки переплелись, и ее пальцы были такими же цепкими, как и его. Гилберт слышал учащенное дыхание Молли.