Виновата ложь
Шрифт:
— Я бы не хотел, чтобы мой прах остался здесь, — говорит Гат.
— Почему? Мы могли бы покоиться вместе на маленьком пляже, — улыбаюсь я.
— А малышня бы плавала в нас! — кричит Джонни.
— Какой ты противный! — рявкает Миррен.
— А что, это не так уж отличается от того чтобы пописать в воду, — говорит ей братец.
— Меня сейчас стошнит!
— Ой, да ладно, все туда писают.
— Я — нет, — говорит Миррен.
— Да и еще раз да, — спорит Джонни. — Если вода у маленького пляжа не состоит из мочи, после
— Вы когда-нибудь планировали свои похороны? — спрашиваю я.
— Что ты имеешь в виду? — Джонни морщит нос.
— Ну, знаете, как в «Томе Сойере», когда все думают, что Том, Гек и как-там-его-звать?..
— Джо Гарпер, — говорит Гат.
— Да, все думают, что Том, Гек и Джо Гарпер мертвы. Мальчики идут на собственные похороны и слушают все добрые слова, что говорят о них местные жители. После того как я это прочитала, то задумалась о своих похоронах. В плане того, какие цветы я хочу на могилу и куда поместить мой прах. А также задумалась о своем некрологе, в котором должны упомянуть о моей трансцендентальной крутости, о том, что я выиграла Олимпиаду и получила Нобелевскую премию.
— И во что ты играла? — интересуется Гат.
— Может, в гандбол.
— А на Олимпийских играх есть гандбол?
— Да.
— Ты в него вообще играешь?
— Пока нет.
— Пора бы начать.
— Большинство людей планируют свою свадьбу, — говорит Миррен. — Я вот планировала.
— Парни никогда не планируют свадьбу, — говорит Джонни.
— Если бы я решила выйти за Дрейка, то хотела бы желтые цветы, — говорит Миррен. — Их бы поставили повсюду. И я хотела бы весеннее желтое платье, как свадебное, только желтое. А у Дрейка был бы желтый ремень.
— Он должен очень, очень тебя любить, чтобы надеть желтый ремень, — говорю я.
— Да, — соглашается Миррен. — Но Дрейк сделал бы это.
— Скажу вам, чего я не хочу на своих похоронах, — говорит Джонни. — Не хочу, чтобы приперлась кучка нью-йоркских искусствоведов, которые даже меня не знали, и чтобы они стояли в моей гостиной.
— Я не хочу, чтобы религиозные чуваки рассуждали о Боге, в которого я не верю, — говорит Гат.
— Или приперлись толпы девчонок, якобы в трауре, из тех что то и дело бегают в туалет, снова мажут губы блеском и поправляют прическу, — говорит Миррен.
— Господи, — я изображаю напускное удивление, — такое впечатление, будто в похоронах нет ничего веселого.
— Серьезно, Кади, — говорит Миррен. — Тебе стоит планировать свою свадьбу, а не похороны. Не будь психопаткой.
— Что, если я никогда не выйду замуж? Если я не хочу?
— Тогда спланируй вечеринку книголюбов. Или художественную выставку.
— Она собирается выиграть Олимпиаду и получить Нобелевскую премию, — откликается Гат. — Можно устроить вечеринки в честь этого.
— Ладно. Давайте спланируем мою вечеринку в честь победы на Олимпиаде. Если это вас порадует.
И
— А ты играешь в команде по гандболу? — спрашивает Гат. — То есть будет ли с тобой целая компания красоток-амазонок, чтобы отпраздновать победу? Или ты выиграешь своими силами?
— Понятия не имею.
— Серьезно, тебе стоит начать собирать информацию на эту тему, — качает головой Гат. — Или ты никогда не выиграешь золото. И нам придется заново организовывать всю вечеринку, если ты получишь всего-то серебро.
В тот день жизнь казалась прекрасной.
Четверо Лжецов вместе, как всегда.
И так будет всегда.
Что бы ни произошло, когда мы пойдем в колледж, начнем взрослую жизнь, постареем; неважно, будем ли мы с Гатом вместе. Не важно, где окажемся, — мы всегда сможем собраться на крыше Каддлдауна и посмотреть на море.
Остров — наш. Здесь в каком-то смысле мы молоды на века.
46
Последующие дни были не так радостны. Лжецы редко хотели куда-то выбраться. У Миррен болит горло и ломит все тело. В основном она прячется в своей комнате в Каддлдауне. Она рисует картинки, чтобы повесить в коридоре, и выстраивает по краю столешниц в ряд ракушки. В раковине и на кофейных столиках накапливается грязная посуда. По всей комнате валяются книги и компакт-диски. Кровати не убраны, а в ванной пахнет плесенью и влагой.
Джонни ест пальцами сыр и смотрит британские комедии. Как-то раз он выставил цепочку старых чайных пакетиков и стал кидать их в стакан с апельсиновым соком.
— Что ты делаешь? — спрашиваю я.
— Самый большой всплеск получает максимальное количество баллов.
— Но зачем?
— Пути моего разума неисповедимы, — говорит Джонни. — А самой лучшей техникой я считаю жульничество.
Я помогаю ему выработать систему оценок. Пять очков за брызги, десять — за лужу, двадцать — за креативное пятно на стене позади чашки.
На наши тренировки уходит вся бутылка свежевыжатого сока. Когда Джонни заканчивает, то оставляет чашку и использованные влажные чайные пакетики прямо на столе.
Я тоже ничего не убираю.
Гат составил список ста величайших романов в истории и читает все, что ему удается найти на острове. Он отмечает книги клейкими бумажками и читает некоторые абзацы вслух. «Человек-невидимка». «Поездка в Индию». «Великолепные Эмберсоны». Я лишь отчасти уделяю внимание тому, что он читает, поскольку Гат не целовал и не тянулся ко мне с тех пор, как мы решили вести себя нормально.