Виновата ложь
Шрифт:
— Мы могли снова стать семьей, — говорит Миррен.
— Это было бы своего рода очищение, — вставляет Гат.
— Она помнит только то, что мы разожгли огонь, — говорит Джонни внезапно громким голосом.
— И еще кое-что, — добавляю я, садясь и глядя на всех Лжецов в утреннем свете. — Чем больше вы рассказываете, тем больше вспоминаю.
— Мы рассказываем тебе все, что случилось до поджога, — все так же громко говорит Джонни.
— Да, — кивает Миррен.
— Мы разожгли огонь, — задумчиво тяну я. — Мы не рыдали
— Что-то типа того, — подтверждает Миррен.
— Шутите? Мы сожгли дотла это гребаное место!
71
После того как тетушки и дедушка поссорились, я плакала.
Гат тоже.
Он должен был покинуть остров, значит, я никогда больше его не увижу. А он — меня.
Гат, мой Гат.
Я никогда раньше не плакала с кем-то. Одновременно.
Он плакал как мужчина, а не мальчик. Не от того, что был раздражен, что что-то пошло не по плану, а из-за горечи жизни. Из-за того, что его раны никогда не исцелятся.
Я хотела исцелить их ради него.
Мы вдвоем побежали на маленький пляж. Я цеплялась за него, мы сели на песок, и Гату впервые было нечего сказать. Ни рассуждений, ни вопросов.
Наконец я кое-что предложила:
— Что, если…
что, если
мы возьмем все в свои руки?
А Гат спросил:
— Как?
И я сказала:
— Что, если…
что, если они перестанут ссориться?
Нам есть чем дорожить.
И Гат кивнул:
— Да. Тебе, мне, Миррен и Джонни, да, нам есть чем дорожить.
Но конечно, мы всегда сможем встретиться нашей четверкой.
Через год мы получим права.
Всегда можно пообщаться по телефону.
— Но это наше место… — сказала я. — Здесь.
— Да, наше место… — сказал он. — Здесь.
Ты и я.
Дальше я сказала что-то вроде:
— Что, если…
что, если мы перестанем быть Прекрасной Семьей Синклер и станем просто семьей?
Что, если мы перестанем замечать различия в цвете, происхождении и будем просто любить друг друга?
Что, если заставим всех измениться?
Заставим их.
— Ты хочешь поиграть в Бога.
— Я хочу что-то сделать.
— Мы всегда сможем пообщаться по телефону, — сказал он.
— Но как же наше место? Здесь.
— Да, наше место. Здесь.
Гат был моей любовью: первой и единственной. Как я могла его отпустить?
Он был человеком, который не мог изобразить улыбку, но часто улыбался. Он обвязывал мои запястья мягкими белыми повязками и считал, что раны нуждаются во внимании. Он писал на ладонях и интересовался моими мыслями. Он был беспокойный, упорный. Он больше не верил в Бога, но все равно хотел, чтобы тот помог ему.
А теперь он был моим, и я сказала, что мы не должны позволять ставить нашу любовь под угрозу.
Мы не должны позволить нашей семье исчезнуть.
Мы
Мы должны бороться с ним, не так ли?
Да. Должны.
Мы станем героями.
Мы с Гатом поговорили с Джонни и Миррен.
Убедили их, что надо действовать.
Мы твердили друг другу
снова и снова: делай то, чего боишься.
Повторяли снова и снова.
Мы твердили друг другу,
что были правы.
72
План был простой. Мы хотели взять канистры с бензином, которые хранились в лодочном сарае. В прихожей были стопки газет и картона: мы свалим все в кучу и польем бензином. И деревянный пол тоже. Затем выйдем. Подожжем бумажные салфетки и кинем их в костер. Проще простого.
Мы подожжем каждый этаж, каждую комнату, если возможно, чтобы убедиться, что Клермонт сгорит дотла. Гат в подвале, я на первом этаже, Джонни на втором и Миррен на третьем.
— Пожарная охрана прибыла слишком поздно, — бормочет Миррен.
— Две пожарных охраны, — поправляет Джонни. — Из Винъярда и Вудс-Хоула.
— На то мы и рассчитывали, — осеняет меня.
— Мы планировали позвать на помощь, — говорит брат. — Естественно, или это походило бы на умышленный поджог. Мы собирались сказать, что были в Каддлдауне, смотрели фильм. Ты же знаешь, дом окружен деревьями. Другие здания не видно, если не смотришь с крыши. Это было бы логичным оправданием, почему никто не вызвал пожарных.
— По большей части охрана состоит из добровольцев, — говорит Гат. — Никто ни о чем не подозревал. Старый деревянный дом. Труха.
— Даже если бы дедушка и тетушки подозревали нас, а мне кажется, так и было, они бы никогда не подали на нас в суд, — добавляет Джонни. — На это мы и делали ставку.
Конечно, не подали бы.
Здесь нет уголовников.
Нет наркоманов.
Нет неудачников.
Я чувствую трепет от того, что мы натворили. Что я натворила.
Мое полное имя Каденс Синклер Истман, и, вопреки ожиданиям прекрасной семьи, которая меня выпестовала, я — поджигательница.
Мечтательница, героиня, мятежница.
Из тех людей, что меняют историю.
Уголовница.
Но если я уголовница, считаюсь ли я наркоманкой? И соответственно, неудачницей?
Мой разум перебирает игру смыслов, как всегда. Здесь, с Лжецами, я наконец могу увидеть правду.
— Мы сделали так, чтобы это случилось, — говорю я.
— Смотря что ты подразумеваешь под «этим», — говорит Миррен.
— Мы спасли семью. Они начали все сначала.
— Тетя Кэрри бродит ночами по острову, — подмечает сестра. — Мама моет чистые раковины до боли в руках. Пенни наблюдает за тобой, пока ты спишь, и записывает, что ты ешь. Они пьют до рвоты. Пока слезы не начинают течь по лицу.