Винтерспельт
Шрифт:
Скука. Кэте убедила учеников вернуться в класс и, движимая берлинским патриотизмом, начала вместе с ними читать «Шаха фон Вутенова» [20] , потом стала рассказывать о Бразилии, о колибри и кофе. Она чуть было не дала себя убедить, что передвижение армии на восток — лишь обычные маневры, но потом выяснилось, что население должно покинуть город. Еще прежде, чем директор объявил, что школа закрывается, ученики выпускных классов уже получили повестки с требованием явиться на призывные пункты. Несколько дней царила суматоха; Кэте наблюдала, как люди, стоя рядом с ворохом багажа, растерянно смотрели
20
Повесть немецкого писателя Теодора Фонтане (1819–1898).
Прюм находился в лесной котловине, со всех сторон окруженной горами. Кэте сразу же решила здесь остаться. Пробираться дальше на запад было уже невозможно. На просторной площади высилась церковь с двумя башнями, слишком большая для такого городка. Она была построена в стиле барокко, но покрыта серой штукатуркой. Через украшенный гербом старый портал школьники шли в массивные, такие же серые, соседние здания.
О гимназии имени Регино Кэте вспоминает не без удовольствия. Среди учителей этой школы было лишь два или три нациста, а в остальном — много католиков, несколько либералов. Как-то раз, когда она сидела одна в учительской, проверяя тетради, вошел преподаватель биологии, пожилой человек, сел рядом с ней, спросил:
— Вы ненавидите англичан?
— А надо? — спросила она насмешливо.
— Да нет, я просто так спросил, — сказал он.
— Почему вам пришла в голову такая мысль?
— Скорее всего, из-за ваших родителей.
— Я ненавижу войну.
— Тогда все в порядке, — сказал он.
Венцель Хайншток был первым, кто объяснил ей, что ненавидеть войну — этого еще мало.
Из симпатии к старому учителю естествознания она как-то отправилась вместе с классом на ботаническую экскурсию. С того дня началась ее дружба с Людвигом Теленом. Они шли в лощине, вдоль ручья, д-р Мор показывал ученикам, где растут волчник и прострел, фиалки и ландыши, Кэте немного отстала, а когда двинулась дальше, заметила, что Людвиг Телен ждет ее.
— Вам эти цветы тоже осточертели? — спросил он.
— Нет, — сказала она. — Объективно они прекрасны. Но в этом году нам, пожалуй, действительно не до них.
Они тотчас же углубились в разговор о том, почему поздней весной 1944 года цветы не производят обычного впечатления. Кэте сделала так, что через несколько минут они снова оказались вместе с остальными. Через два дня Людвиг Телен положил ей на кафедру свою тетрадь для сочинений. Раскрыв ее, она нашла записку: «Сегодня в три часа на Роммерсхаймер-Хелвд». Она посмотрела в его сторону, придав глазам холодное выражение, но он, как всегда, когда его что-то сильно занимало, смотрел в окно. Через несколько минут она подумала, что, собственно, у нее нет причин не встретиться с ним.
Роммерсхаймер-Хельд-одинокая высота у дороги, ведущей из Прюма на юг. Если подняться из лесной долины, в которой лежит город, вверх, то откроются пейзажи, где преобладают
Он родился и жил в деревне, в Винтерспельте; обладал математическими способностями и потому попал в гимназию. Лицо его всегда было невозмутимо-сосредоточенно. Кэте ни разу не слышала, чтобы он повышал голос; он всегда разговаривал спокойно, уверенно. Иногда ей казалось, что он просто лишен темперамента.
Заметив ее пристрастие к пустынным горным склонам, он стал выбирать для прогулок маршруты, которые вели по известнякам, где походка становилась твердой, пружинистой. Они говорили о книгах и математике, о войне и его предстоящей службе в армии. Людвиг Телен считал войну своим будущим; в этом смысле он вполне соответствовал своему возрасту — ему было восемнадцать лет.
— Когда война кончится, вам будет столько лет, сколько было мне, когда она началась, — сказала Кэте. — Хорошо вам.
— В будущем году? — спросил он. — Вы действительно думаете, что она кончится в будущем году?
— Не позднее, — сказала Кэте.
Он так удивился, что даже не нашел слов для ответа. Правда, в тот день, когда происходил этот разговор, отступающая армия еще не дошла до Прюма. Все вокруг было еще спокойно, земля казалась неподвижной, только в воображении Кэте она напоминала бесконечные волны, бегущие на запад.
— Он аполитичен, этот мальчик, как и все здесь, — сказал Венцель Хайншток, когда Кэте однажды, много позднее, заговорила с ним о Людвиге Телене. — Они все получают католическое воспитание, инстинктивно терпеть не могут фашизм и рассматривают политику как стихийное бедствие.
— Я тоже, — быстро сказала Кэте, — я тоже рассматриваю политику как стихийное бедствие.
— Против которого ничего нельзя предпринять, не так ли? — спросил он. В этих словах должна была прозвучать строгая критика, но прозвучала лишь горечь.
— Войну надо было бы уметь вычислить, — сказал Людвиг Телен. — Точно вычислить. Я вот что не люблю в математике — она занимается только абстракциями. Прямоугольный треугольник! Простые числа! Почему она не занимается неправильными треугольниками? Наверняка же можно выводить аксиомы и из конкретных простых чисел!
Кэте неплохо разбиралась в математике и поняла, что он имеет в виду.
— По-моему, это великолепно, — сказала она, — что математика ограничивается структурами, имеет дело с абстракциями. В конце концов выясняется, что это вовсе не абстракция, а конкретные законы. Из чего состоит структура, если ее точно исследовать? Из прямоугольности. Из неделимости.
— Простое число семнадцать неделимо, — сказал он размеренно, спокойно, — но из этого следует, что оно состоит из остатка, который не поддается учету.
— И вы не хотите с этим мириться?
— Да, с этим я не хочу мириться.
Они лежали на низкорослой сухой траве пустынного склона, возле куста можжевельника, в бескрайнем небе плыли облака - Кэте видела их нечетко, потому что сняла очки. Во время своих прогулок они не встретили ни одного человека. Начиная с их третьей встречи Кэте стала надевать полосатое льняное платье без рукавов. Людвиг Телен не делал даже попытки прикоснуться к ней.