Vip-зал

Лапидус Йенс

– Точно. Все ведь было готово, дело было только в расширении. И через четыре месяца «Пиксель Флоу» продают за двадцать миллионов крон. Понимаете, через четыре месяца. Филип получил четырнадцать, гендир – пять, а я – один. Это же просто бред. Это ведь я все придумал.

– Согласна. И вы подали на него в суд?

– Да, еще бы. Он меня использовал как идиота, а потом взял и вышвырнул. Я целый год жизни положил на этот проект, даже школу не смог закончить, мне потом пришлось ходить в вечернюю, чтобы сдать экзамены. Да я бешусь, когда об этом думаю.

– Но

один миллион вам все-таки достался?

– Один миллион? После налогов и прочей оплаты мне осталось тысяч триста. Мы же в Швеции живем, в этой стране налогов больше, чем в какой-нибудь Северной Корее.

– Триста тысяч – это тоже немалые деньги. Предполагаю, что вы сможете этой суммой оплатить университет.

– О чем здесь вообще говорить-то? Он получил в четырнадцать раз больше, чем я, и вложил в проект, может, часов пятьдесят своего времени. Что это значит по сравнению с моим трудом адским, те триста тысяч часов, когда я вкалывал сутки напролет, завалил экзамены да еще и остался с чувством, что меня неплохо так кинули? К тому же «Пиксель Флоу» – это вообще была моя идея.

– Но из этой идеи могло бы что-то выйти, если бы Филип не предоставил свои деньги? Не обижайтесь, мне просто интересно.

– Для чего меня сюда вообще позвали? Я уверен, что смог бы найти другого спонсора.

– И у вас не было консультанта, который бы разъяснил вам условия договора?

Кевин вытащил изо рта резинку и положил ее на поднос.

– Нет, откуда? Я в школу ходил, и у меня не было денег, чтобы нанять адвоката. Мой отец работал в фирме отца Филипа, и этот Шале сказал ему что-то типа «Твой парень в надежных руках, Филип все устроит».

– И последний вопрос, просто из любопытства. Почему вы так поздно подали в суд? Это все ведь произошло года два назад.

– Действительно хотите знать?

– Да, поэтому я и спрашиваю.

– После продажи фирмы, когда мы с отцом поняли, как мало я получил, мой отец пошел к его папаше и попытался все обсудить. Но ни хрена из этого не вышло. Я понимаю отца, он взбесился. В конце концов его уволили. Конечно, не сам Карл-Юхан, но понятно, что по его приказу. Отец обратился в суд, чтобы получить компенсацию. Деньги от продажи «Пиксель Флоу» ушли на оплату адвокатов. Но отец проиграл дело, и все это тянулось два года. Мы отдали больше трехсот тысяч крон, и все равно оказались в жопе, и не только из-за работы.

– То есть?

– Отец этого не вынес. Совсем сломался, винил себя прежде всего за то, что это он вовлек Филипа и его семейку в мой проект, а потом не помог мне разобраться с договором, ну и так далее. И он до сих пор себя чувствует дерьмово.

– Чем он занимается?

– Работает в другом месте, но оно так себе.

– Почему?

– Ему там не нравится. Но главная проблема в другом.

– В чем?

– Вы же не станете никому говорить, хоть я вас еще и не нанял?

Это был прямой и неудобный вопрос. Эмили подлила кофе в чашки и протянула руку за молоком. Разумеется, есть адвокатская тайна, но гарантия неразглашения касается только ее клиентов. В данном случае клиентом был Карл-Юхан Шале, то есть противник Кевина.

Если сейчас ответить «да» на заданный Кевином вопрос, то она солжет

ему прямо в глаза. До сих пор он все рассказывал добровольно, в той или иной степени благодаря правильным вопросам. И она ему не обещала, что будет на его стороне. Теперь дело касалось совершенно иной сферы, деловых отношений, которых между ними, конечно же, не было.

Она посмотрела прямо в чистые голубые глаза Кевина. Он совсем не выглядел взрослым, хотя был всего на пять-шесть лет моложе нее.

– Честно говоря, наш разговор не является предметом адвокатской тайны. Вы еще не мой клиент и, возможно, никогда им и не станете. Так что решайте сами, что вы хотите мне рассказать, а что нет.

– Ага, понятно. Ну, тогда забудем об этом.

Ничего не говорить прямо было идеей Магнуса. По правилам адвокат всегда должен ясно дать понять, чью сторону он представляет. Тем не менее она надеялась, что Кевин захочет поговорить и о других вещах.

– Во всяком случае, вы недавно подали в суд. И его фирма теперь заявляет, что в соответствии с заключенным договором такими вопросами уполномочен заниматься только третейский суд.

– Да, вот именно, потому что он долбаная трусливая крыса. Он не хочет встречаться в суде. Они там заявляют, что в нашем договоре даже есть третейская оговорка, знаете, такой пункт: если вдруг возникнут разногласия, их нужно решать через негосударственный суд.

– Да, я знаю, что такое третейское соглашение. Это как бы отдельный договор внутри договора. То есть даже если остальная часть договора признана недействительной или содержащей ошибки, третейское соглашение от этого не теряет силы. И тогда спор никак не может рассматриваться городским судом.

– Нет, теперь я, кажется, разобрался. Вот это дерьмо.

Его тон стал резче.

– Могу я задать последний вопрос? – спросила Эмили. – Когда вы узнали, что ваш иск отклонен по этой причине?

– Когда?

– Да, мне бы хотелось знать точную дату. Я запросила документы из суда, и там написано, что защита направила свои аргументы пятого февраля. Но я хочу знать, когда именно вы об этом узнали.

– Почему это важно?

– Это может иметь значение. Помните, когда вы получили информацию о том, что иск отклонен? Вам пришло письмо по обычной почте или по электронной? Или вы узнали об этом от вашего юриста?

– Мой адвокат прислал мне копию ответа по мейлу.

Эмили снова подавила желание рассказать ему, что «адвокат» на самом деле не адвокат.

– Подождите, я посмотрю.

Кевин взял свой треснувший телефон и стал листать электронную почту.

– Я получил этот мейл десятого февраля.

– То есть десятого февраля вы поняли, что Филип даже и не собирается являться в суд?

– Да.

– И что вы почувствовали?

Кевин снова внимательно посмотрел на нее. Нет, не стоило об этом спрашивать. Она увидела, как он выдвинул вперед нижнюю челюсть и тяжело задышал.

– Знаете, вы как-то много странных вопросов задаете. И, к тому же не обязаны молчать. Я хочу получить от Филипа Шале или его фирмы по меньшей мере десять миллионов крон, такие у меня требования. Но я хочу спросить: а вы-то чего хотите на самом деле?