Вира Кровью
Шрифт:
Разговорам таким можно было верить, потому что общение между людьми на гражданском уровне не прекращалось, несмотря на разделившую их линию фронта. Оставались родственники, друзья, бывшие теперь уже сослуживцы. Наконец, просто земляки, которые ходили друг к другу прикупиться товаров — у кого что дешевле, — или снять денег с карточки, поскольку украинские банки в ЛНР не работают. А старики ЛНРовские — ещё и пенсию получить на украинской стороне, в дополнение к той, что только в декабре начали кое-как платить в Луганске.
Надежда
После этого их снова затолкали в машину. Отвезли недалеко, по асфальту. Вытряхнули, спустили по ступенькам и развели по разным помещениям. Как по камерам. Руки вновь заковали сзади, так, чтобы посильнее болели в суставах. Нги перетянули стяжками. И оставили лежать на холодном бетонном полу.
Так прошло ещё несколько часов. Время висело, как бревно на ногах у поднятого на дыбу. То, что оно существовало, проявлялось лишь в нечастых звуках снаружи.
Кого-то протащили по коридору, тот невнятно мычал. Что же за место такое? Про Половинкино говорили так, будто там их тюрьма, «Айдара». А здесь? Изолятор временного содержания? Сто-то вроде частной тюрьмы этого урода? Вряд ли. У нацбатов, конечно, та ещё махновщина, но чтобы собственную тюрьму содержать…
Хотя что он знает о тюрьмах нацистских батальонов? Вот Голощёкин, прежний корреспондент — тот да, реально успел тут многое узнать, понять, успел во многое вникнуть. Может, вернут парня сюда, когда его, Молчанова, больше не станет…
Интересно, чем-нибудь наградят посмертно? Как этих, ребят с ТВ. Вообще-то телевизионщики воспринимаются с куда большим пиететом, нежели они, простые агентские журналисты, фактически не известные широкой публике. Хотя именно их сообщения зачитывают телевизионные дикторы в новостях. Может, медаль какую? Нет, не для себя. Ему-то будет всё равно. Для семьи. Для Маришки и Павла. Льготы не льготы, но хоть какое участие со стороны государства… На худой конец, похоронят за счёт агентства, сколько-то деньжат подкинут. Должны ведь?
По-любому, уйти нужно достойно. Никакого сотрудничества. А если будут любовно болью терзать, как обещал этот подонок с хвостиком? Сломают? Заранее не скажешь. А значит, надо извернуться, что-то придумать, чтобы убили сразу. Упросить, например, чтобы руки развязали. Да накинуться на их главного. Может, тогда пристрелят? Или оскорблять его, выводить из себя, чтобы тот приказал расстрелять наглого пленника? Думай, голова, думай! Не обращай внимания на боль. Пусть она,
Глухо раздались два выстрела. Кто-то закричал. Господи, уж не писателей ли моих казнят? Нет, вряд ли. Нужны мы.
Кого-то ещё за дверью проволокли.
«Хвостатый», когда Александра, наконец, привели к нему, первым делом самодовольно поинтересовался:
— Слышал выстрелы?
Александр подтвердил кивком головы.
— Террорист. Отказывался говорить, вообще сотрудничать не хотел. Надеюсь, ты окажешься умнее, Молчанов.
Если ты, дурашка, думал этим испугать, то наоборот — дал надежду. Только бы руки развязали!
Нет, тоже не лыком шиты. Перековали в наручники уже спереди. Александр попросился в туалет, пригрозив, что иначе наделает прямо тут, в комнате. Боевик, которые отводил в замызганный клозет, заявил, что пусть сам достаёт свой грязный отросток. Не баба он, мол, чтобы сепару штаны снимать и щупать.
Некий тактический выигрыш был налицо: ноги оказались свободны, а руки… Пусть и закованы, но спереди, ими можно многое совершить, чтобы нарваться на смерть…
Вот только с этим пришлось погодить. Уж больно интересный разговор завёл «хвостатый».
— Знаю, о чём ты думаешь, Молчанов, — сказал он. — Мол, сейчас изображу покорность, а на пресс-конференции выскажу, что думаю. Знаем, бывали случаи. Только зря ты на это надеешься. Мы записи с вашим признанием здесь заготовим. Не здесь конкретно, в другом помещении. Но всё равно под нашим контролем. Сегодня же ночью. Чтобы завтра с утра был материал для демонстрации. Поэтому всё равно скажете всё, что мне надо. А как там, в Киеве, вас дожимать будут, мне уже не важно. Главное, что здесь я буду с эксклюзивом на вас. И здесь, и в Киеве, и даже в Москве.
— «Даже»? — язвительно поинтересовался Александр. — В Москве? Вы ж её ненавидите.
— И что? — лениво парировал боевик. — Москва всё равно большой информационный рынок. Ежели там прозвучишь — здесь горизонты расширяются. До войны так было. Сейчас-то вы агрессоры, с вами всё порвано. Но масштаб остаётся. Если я здесь что-то сделаю, что на уровне Москвы перетранслировать будут, — я тут на коне, в общеукраинском масштабе, понял? Раз, другой — и европейские контракты подвалят…
Александр усмехнулся:
— Ну-ну, свежо предание…
— Дурак ты, — констатировал боевик-журналист. — Вы там в Москве ни хрена наших раскладов не знаете. У местного быдла всё равно Москва центром остаётся. По ней всё сравнивают. Смог зацепиться за Москву — тут пановать будешь. А с таким материалом, как вы, меня и в Москве на руках носить станут, когда вашего Путина скинут.
— А-а, вот тут я понял, — ещё более издевательски ухмыльнулся Александр. — То-то ваши в Киеве такую пургу несут, что смех и слёзы. Это они в московские выпуски новостей попасть стремятся.