Вирикониум
Шрифт:
«На этой неделе, — написал Эшлим в своем дневнике, — Высокий Город не может думать ни о чем, кроме как о Братьях Ячменя. Что они носят, куда направляются, что будут делать, когда наконец туда доберутся — все это вдруг стало необыкновенно интересно. Самый жгучий вопрос: где они живут? Вчера Ангина Десформес по секрету сообщил, что они обитают в Посюстороннем квартале, в домике у какого-то работяги. Сегодня утром я услышал нечто противоположное: они ночуют в плавучем домике у причала Линейной массы и коротают время, бросая в канал все, что подвернется под руку. Полагаю, завтра выяснится, что они скупили все здания на Ураниум-стрит и тайно вырыли под тротуаром склеп — для себя и своего карлика…»
Он чувствовал, что за этой дурацкой
«Теперь, когда мне довелось побывать в башне на Монруж и полюбоваться на это безумное строительство под Хааденбоском, — приписал он, — я не склонен доверять подобным предположениям».
Эшлим постарался выбросить из головы историю с Великим Каиром — насколько возможно. Скорее всего ему очень не хотелось признавать, что привычный для него образ жизни мог быть так легко нарушен. В качестве дополнительной меры он занялся заказами в Мюннеде — и весьма рьяно.
«В большинстве своем, — писал он, — мне приходится писать женщин средних лет. Они скучны, образованны и… как бы это выразиться помягче… обладают артистической натурой. С их легкой руки я вхожу в моду. В настоящее время они, конечно, сходят с ума по Братьям Ячменя, а близость чумной зоны наполняет их восторгом и ужасом. Однако они по-прежнему обожают поболтать о Полинусе Раке, который остается их любимцем, несмотря на растущий ажиотаж вокруг «Die Traumunden Knaben»: многие считают, что ставить подобные спектакли в Высоком Городе слишком рискованно. Как и все мы, Рак надеется на финансовую поддержку со стороны этих дам и безумно робеет перед ними. Если пьеса провалится, это будет провалом и для Одсли Кинг. «Мечтающие Мальчики» — последняя ниточка, которая связывает ее с Высоким Городом, последнее дело ее жизни, которое не должно ее погубить. Дамы из Мюннеда, которые понятия об этом не имеют, предпочли бы сделать из ее состояния небольшой скандал. «Может быть, послать ей немного денег?» — спрашивают они у меня. «Боюсь, это будет нарушением карантина», — отвечаю я. Их такое положение дел не устраивает».
Он всегда терял двух-трех подобных клиентов, когда те обнаруживали, что портрет «не вызывает тех чувств», которых они ожидали.
«La Petroleuse [22] жалуется, что я сделал из нее провинциалку. Ничего подобного. Я нарисовал ей лицо бакалейщицы, а это совсем другое дело, так что пусть не наговаривает. Мне некогда переживать из-за подобных мелочей: последнее время и так забот хватает. Кажется, с каждым моим визитом Одсли Кинг все больше падает духом. Эммет Буффо беспокоится: он хочет знать, какая роль ему отводится в нашей затее, и засыпает меня письмами. Он считает, что мы должны обязательно изменить свою внешность — и я тоже, иначе он в чумную зону ни ногой, — и высказывает соображения по поводу того, как это сделать. Он знает старика, который может обеспечить нас всем необходимым».
«После некоторых размышлений, — добавляет Эшлим, — я пришел к выводу, что это не повод для беспокойства».
22
«Поджигательница» (фр.) — женщина, горячо защищающая свои радикальные политические убеждения; авторитарная, властная женщина; красотка.
Тем не менее Буффо он напишет:
«Давай встретимся и сходим к этому человеку — только я немного разберусь с делами».
В то утро в Высоком Городе было прохладно.
— Как тебе повезло! — восклицал Буффо. — Живешь в таком месте… Такое впечатление, что чума вас стороной обходит.
— Не могу сказать, — отозвался Эшлим.
— А я люблю тут бродить — особенно если ночь проработаю… — упрямо продолжал астроном, — Смотри: прямо по курсу Ливио Фонье. Собрался
Расхлябанная походка астронома наводила на мысль о проблемах с координацией движений… или о том, что этому тощему верзиле ноги оторвали при рождении, а потом пришили неправильно. Его лицо, обрамленное мягкими светлыми волосами — блеклое, с длинным подбородком, — выглядело каким-то нескладным, точно сваянным на скорую руку. Глаза, долгие годы смотревшие в окуляры самодельных телескопов, стали воспаленными и придавали астроному вид совершенной беззащитности. Кажется, он изучал Луну; во всяком случае, его исследования подвергались в Высоком Городе безжалостному осмеянию. Буффо об этом подозревал. Тем не менее в последнее время он отчаянно нуждался в деньгах. Он стал рассеянным; когда ему казалось, что за ним никто не наблюдает, на его лице появлялось выражение опустошенности.
— Здесь, в Мюннеде, даже погода лучше, — продолжал он, потягиваясь, расправляя грудь и моргая от слабого солнечного света. — Там, где я живу, все время так ветрено…
Он купил фунт чернослива и поедал его на ходу.
— Не знаю, почему я так люблю сливы… Ты когда-нибудь видел такое небо, как сегодня на рассвете? Это нечто из ряда вон выходящее!
Они были уже на полпути к Посюстороннему кварталу — одному из районов Низкого Города, пока не тронутому чумой. Чтобы добраться туда, надо было пересечь Мюннед и спуститься к каналу. Примерно час назад прошел сильнейший дождь. Эшлим и астроном пробирались между пустынными причалами и складами. В лужах на дорожках отражалось небо цвета яичной скорлупы. С закрытого со всех сторон залива у причала Линейной массы дул холодный ветер, из-за чего водное пространство почему-то казалось гораздо более обширным, чем на самом деле. Эшлиму эта продуваемая всеми ветрами местность почему-то напоминала Срединные Земли, где он родился. Он вспомнил о жестоких зимних наводнениях, об угрях, которые нагуливают жир и неподвижно лежат в иле, и цаплях, застывших среди серебристых ив на берегах топей. Его передернуло.
Буффо рассказывал про человека, с которым им предстояло встретиться.
— Он собирает чучела разных птиц. И сам чучельник. Помимо всего прочего, он торгует обносками для нищих. Он живет позади «Святой Девы Оцинкованной» и считает, как и я, что будущее принадлежит науке…
Эшлим, который расслышал только слово «будущее», виновато покосился на Эммета Буффо, который, по счастью, как раз в этот момент указывал куда-то пальцем… но посмотрев в том направлении, увидел только ворота старого судоходного шлюза, а за ними — какие-то сгустки, похожие на палевого цвета творог, вперемешку с плавучим мусором.
— Он проводит исследования старых башен города. Забирается на самые верхние этажи. Ты не поверить, Эшлим: он утверждает, что там, среди колоний галок и воробьиных гнезд живут птицы, у которых перья все до единого сделаны из металла!
— Не стоит ему лазить по старым башням, — проворчал Эшлим. — Там может быть небезопасно.
— Все равно это интересная работа. Будешь чернослив — или я доедаю?
За разговорами они не заметили, как оказались в Посюстороннем квартале, и обнаружили старика в его лавочке. Маленькое пыльное окошко было заставлено чучелами птиц и животных, застывших в неестественных позах, а над ним маячила полустертая вывеска. Лавочка находилась на углу старой площади, замощенной брусчаткой, войти на которую можно было через узкую кирпичную арку. На одной стороне площади стоял лоток, с которого торговали рыбой, на другой темнела громада Святой Девы Оцинкованной. По площади носилась стайка взбудораженных ребятишек, время от времени затевая возню там, где булыжник был расчерчен для игры в «прыгалки» или «слепого Майка». Шагнув под арку, Эшлим услышал голос женщины, пронзительный, гнусавый: она пела под мандолину. В воздухе висел густой запах трески и шафрана.
Глаза у старика были водянистыми, а сам он казался хрупким, как сухой стебель. Он стоял посреди заваленного всякой всячиной заднего двора, стиснув одной рукой другую, на губах играла странная полуулыбка. Руки напоминали птичьи лапы, кожа обтягивала его удлиненный череп, точно желтая бумага. Его выцветший халат когда-то покрывала великолепная вышивка серебряной нитью, и несколько таких ниток, похожих на пружинки, торчали из отворотов и прорех на локтях. Старик взял Эммета Буффо за руку и повел прочь от двери.