Вирикониум
Шрифт:
Эшлим плелся вверх по склону. Где-то в доме звякнул колокольчик, в окне мелькнуло лицо. Ветер кружил у его ног пыль и мертвые листья.
Дожидаясь, пока Буффо откроет, портретист размышлял о самой знаменитой акварели Одсли Кинг «Мосту пристани Новых».
Картина изображала вид на Альвис. Казалось, медовый свет поднимается над стеклянной гладью заброшенного канала и окутывает холм на другом берегу, придавая его вычурным постройкам оттенок некоторой таинственности и одновременно делая их какими-то удивительно знакомыми — так бывает во сне. А башни… Их пастельные тона становились более насыщенными, а сами они — нереальными и пылали,
Эшлим улыбнулся. Оттиск с этой акварели висел в каждом салоне Высокого Города. Вопрос, который, глядя на нее, задавали чаще всего: «Видите ту неподвижную фигуру на парапете моста — это мужчина или женщина?»
Одсли Кинг ответила бы так:
«Вам этого знать не положено».
Она написала эту картину шестнадцать лет назад, когда у них с Эшлимом был роман. Теперь эта сентиментальность, эти огни из мира — все это стало ей чуждо.
— Так нечестно, — жаловалась она. — Все буквально влюблены в эту картину!
Но тут Эммет Буффо высунулся из-за двери и заморгал.
— Проходите, проходите!
Он взял художника за руку, словно видел его в первый раз в жизни, и повел по лестнице. Астроном почему-то решил, что Эшлима прислал некий комитет, дабы выяснить, стоит ли вкладывать деньги в его новый телескоп. Бедняга Буффо все еще надеялся когда-нибудь получить средства на свои эксперименты — надежда, которую он почти оставил. Впрочем, он не винил Высокий Город.
— Раз в шесть месяцев я отправляюсь в патентное бюро и сижу час, может, два на скамейке вместе с остальными. Я понимаю потребности чиновников. Я понимаю, что бюрократической системе свойственна некоторая медлительность. Что мне еще остается, кроме как относиться к этому философски?
Эшлим поднимался за ним по лестнице и слушал этот монолог, стекающий на него потоком, будучи не в состоянии ответить. Впрочем, если бы он и мог, то все равно не представлял, что сказать. В каждом углу, на каждой лестничной клетке, скопились груды пыли.
— Тем не менее, — продолжал Буффо, — они прислали вас. Это уже кое-что!
И рассмеялся.
Буффо жил в своего рода пентхаусе, большую часть которого построил собственными руками. Там было холодно даже детом. В одной комнате он готовил еду и спал — это было опрятное помещение, но в воздухе плавал несвежий запах, исходящий от низкой железной кровати и самодельного умывальника. Свои телескопы он выставил в другой комнате, той, что поменьше. Маленькие кусочки разноцветного стекла, похожие на лепестки анемонов в оправе из белесого металла, покрывали пол, образуя замысловатый рисунок. Сегодня утром карты звездного неба и чертежи, которые обычно висели на стенах, были сняты и лежали на полу толстым слоем. Узоры плесени на штукатурке наводили на мысль о некой вселенной, скрытой за ними.
— Сырость, — извиняющимся тоном сообщил Буффо. Он вел Эшлима по комнате, точно туриста по Маргаретштрассе.
— Мой «внешний мозг», как я это называю, — объяснил он. — Я могу обратиться к нему в любой момент. Это нечто большее, чем просто библиотека.
Он указал на самый обычный стеллаж, где выстроились справочники и инструменты, модели телескопов и обрывки бумаги с чертежами каких-то устройств.
Соседняя комната, где Буффо проводил почти все свое время, представляла собой хрупкое строение наподобие оранжереи, со сложной системой трещоток и стержней, которые позволяли поднимать отдельные секции крыши и высовывать наружу телескопы. Стекла были разного размера и формы,
— А это собственно обсерватория. Отсюда я могу видеть все, что происходит в радиусе двадцати миль в любом направлении.
Эшлим выглянул наружу. Четверть неба заслонял Альвис, увенчанный проломленным медным куполом старого дворца, который напоминал надетую набекрень корону и выглядел очень грозно. С другой стороны можно было разглядеть канал, а за ним — знаменитые могилы на Всеобщем пустыре.
— Она построена по моему проекту десять лет назад, — сообщил Буффо. Здесь было полно всевозможных хитроумных устройств. Эшлим переходил от одного к другому, делая вид, что никогда их раньше не видел, а Буффо устроился на табурете. Но он не мог усидеть на месте и минуты. Он то и дело вскакивал, чтобы сказать, например: «Вот чертежи нового устройства», — и снова садился. В странном свете, заливающем обсерваторию, он и сам походил на экспонат некоей выставки.
Одно из устройств состояло из медных трубок и напоминало клубок змей, к которому присоединили два-три окуляра — очевидно, наугад. Эшлим нагнулся, чтобы заглянуть в один из них. Но все, что он видел — это унылая, затянутая сетчатым узором серая пелена, а на ее фоне — что-то вроде кокона или куколки насекомого, вращающееся на конце почти невидимой нити и из-за большого расстояния различимое весьма смутно. Буффо застенчиво улыбнулся.
— Успех приходит не сразу, — объяснил он. — Но согласитесь, у этого устройства огромные возможности!
Он пустился в разъяснения, излагая основы своих экспериментальных методов, но вскоре увидел, что Эшлим его не понимает. Тогда астроном на миг покинул обсерваторию и вернулся с подносом в руках.
— Хотите вина? Сардин?
Чувствуя огромное облегчение, Эшлим сел и воздал должное и тому, и другому. Гость и хозяин ели молча. Закончив трапезу, Эшлим вытер руки и коснулся лица астронома.
— Буффо, — проговорил он. — Ты же прекрасно знаешь, что я не из патентного бюро. Я Эшлим. И уже сто раз все это видел.
— Простите?
Буффо уставился на него, медленно меняясь в лице.
— Я был уверен, что это из патентного бюро, — задумчиво пробормотал он и вздохнул. — На самом деле я все это время знал… Извини, старина.
Эшлим рассказал, как вышло с Великим Каиром.
— Теперь этот карлик собрался с нами на рю Серполе, — закончил он. — И не желает ничего слушать. Что будем делать?
Буффо окинул обсерваторию тусклым взглядом.
— Очнуться от одного кошмара и попасть в другой… — тихо пробормотал он и посмотрел на свою растопыренную ладонь так, словно там была нарисована вся его жизнь. — Извини, рыба — просто гадость. Можешь ее доесть, если она тебе нравится.
Внезапно он рассмеялся и с грохотом швырнул тарелку на пол.
— Тогда мы должны разработать новый план! — воскликнул он и коснулся плеча Эшлима. — Давай, Эшлим! Как я счастлив, что вижу тебя!
У него уже появилась идея.
— Если он так хочет идти с нами, ему и карты в руки. Пусть. Но мы будем действовать по собственному плану.
Эшлим протер запотевшее стекло и посмотрел на улицу. Артистический квартал находился в каких-то трехстах ярдах от канала и Всеобщего Пустыря. Он глядел на темный поток, изгибающийся петлей, беспорядочное нагромождение крыш на западе, покосившиеся могильные камни, которые заполняли все пространство между одним и другим.