Вирикониум
Шрифт:
Ягнятник очень четко выговаривал слова, от его пронзительного голоса ночь как будто становилась холоднее.
Птица смолкла. В тишине состарился ветер, умирающее солнце закатилось, словно было частью модели планетной системы с часовым механизмом. Биркин Гриф неловко рассмеялся, и ему слабым эхом ответили несколько человек.
— Вот заржавеешь, птичка, и все для тебя кончится. Болтаешь, болтаешь, а доказать ничего не можешь. Если мы живем в конце Времени, чем ты это подтвердишь? Может, просто завидуешь нам, а? Ты же никогда ничего не чувствовала. Ты просто не представляешь, каково это — нутром чуять, что ты обречен. Или ты трещишь, как попугай, и
Птица заковыляла вперед, пламя костра заиграло на ее сложенных крыльях.
— Этого мне не сообщили, — произнесла она. — Вам этого также не сообщат, если вы не выполните задачу, которая стоит перед вами в этой войне. Опасайтесь Гетейт Чемозит. Отправляйтесь прямо к башне Целлара, которую вы найдете…
Подавленный, полный невыносимо тягостных чувств, Кромис уронил обломки меча и побрел прочь от костра, чтобы достать из седельной сумки свой забавный восточный инструмент. Кусая губы, он прошел мимо часовых, присел на камень и погрузился в мысли о смерти. Гигантские петли отполированной песком балочной фермы торчали перед ним, точно металлические черви, и медленно уходили в песок. Замерли при мысли о путешествии по чужой планете в забытом конце вселенной, подумал он. Или эта мысль настолько захватила их…
Он трепетал, а в голове сами собой складывались строки:
Ржавчина в наших глазах…Сеть металлических улиц спутала насв пустошах севера…Мы — просто люди, стертые ветром, смытые ливнями…Ветер запорошилнаши глазакрошевом белого льда…Мы — пожиратели металлической стружки,закаленные пагубными страстями,познавшие вкус кислот.Нам не о чем здесь мечтать,наши грезы — лишь отзвукскрипа железа, льда и костей…Ржавчина в наших глазах —в глазах тех, чьи лица когда-тобыли нежны…«Ржавчина в наших глазах»… — затянул он снова, собираясь прочесть новорожденные строфы, — это был кант в герванианском стиле. Но тут со стороны лагеря донеслись вопли, и стихи спугнутой стаей умчались прочь. Через миг тегиус-Кромис был на ногах.
Он увидел, как металлическая птица взмыла в воздух, заливая дюны светом, точно пороховая ракета, ее крылья с шумом рассекали воздух. Люди носились по стоянке, по древним стенам метались черные тени. Кромис беспомощно потянулся к пустым ножнам, а потом бросился на крик. Сквозь беспорядочный шум голосов он внезапно услышал, как Гриф орет:
— Оставьте ее в покое! Вы, глупые свиньи, оставьте ее в покое!
Захваченный образами иного мира, Кромис в первый момент не узнал темную, колышущуюся массу, которая беспокойно ворочалась, хрюкая, во мраке мертвого здания. Тепло или свет выманили существо из неприветливых дюн, — но теперь, окруженное вооруженными людьми, оно застыло у огня, завороженное и смущенное. Тощее, грузное тело почти касалось песка, вися между странно сочлененными ногами. Двадцатифутовый обитатель его собственного воображения… Сейчас Кромис был почти разочарован, признав в нем одну из черных рептилий Пустошей, огромную, но совершенно безобидную, хотя легенды Вирикониума приписывали ей способность питаться
— Здоровенная ящерица, — с угрюмым трепетом пробормотал один из подручных Грифа. — Просто здоровенная ящерица.
Кромис поймал себя на том, что зачарованно любуется плоской, тяжелой головой рептилии, ее выпяченной нижней челюстью и рудиментарным третьим глазом. Он не видел ни шипов, ни колючек, ни причудливого гребня, которыми традиционно снабжают книжных тварей — просто грубая шкура, тусклая и матовая.
— Разойдитесь, — спокойно приказал Гриф.
Мужчины повиновались, но мечи не опустили. Предоставленная самой себе, рептилия решительно подошла к огню. Наконец невероятно красивые отражения пламени заплясали в ее глазах. Так ящерица стояла несколько минут, совершенно неподвижная.
Потом моргнула. Кромис подозревал, что потребности ее вялого метаболизма, разбуженного огнем — каковы бы они ни были, — остались неосуществленными. Грузно, словно выполняя какую-то тяжкую работу, существо двинулось в обратный путь. Оно удалялось, шаркая по песку, и его голова мерно покачивалась из стороны в сторону.
Заметив, что кое-кто собрался ее преследовать, Гриф резко произнес:
— Я сказал: «нет». Оставьте ее в покое. Она никому ничего не сделала.
И сел.
— А вот нам здесь не место, — добавил он.
— Как думаешь, — спросил его Кромис, — что она здесь видела?
Два дня на Пустоши. А кажется, что гораздо дольше…
— Здесь все такое неподвижное, — сообщил Гриф, — что Время растягивается и течет до странности медленно.
— Что за дерьмовая метафизика! Ты просто умираешь со скуки. А я, думаю, уже помер… — старый Теомерис похлопал свою коротконогую кобылку по крупу. — Вот она — кара за мою грешную жизнь. Жаль, мало я ею наслаждался.
В тот день, после полудня, отряд пересек гряду низких конических груд шлака. Рыхлая поверхность цвета сланца не давала двигаться быстро. Лошади спотыкались, осторожно переставляли ноги, и трехсотфутовые груды серых камней под их копытами звенели, как колокол. То и дело случались оползни — небольшие, но доставляющие массу хлопот.
Кромис не принимал никакого участия в непрекращающейся дружеской перепалке, бесплодной, как голый сланец под копытами их лошадей. Куда больше его беспокоило странное поведение ягнятника.
Десять или пятнадцать минут назад птица изменила своей привычке и вместо того, чтобы кружить в высоте, неподвижно зависла в восьми сотнях футов над землей, точно серебряный крест, то скользя по воздуху, то взмывая в тепловых потоках, поднимающихся над шлаком. Насколько мог судить тегиус-Кромис, она выбрала какую-то точку примерно в миле отсюда, точно на пути у отряда.
— Птица что-то увидела, — сказал он Грифу, когда полностью убедился в этом. — И за чем-то наблюдает. Прикажи сделать привал и дай мне меч… Только не лом, который лошади нести не под силу. Пойду узнаю, что там такое.
Это была странная прогулка. С полчаса он пробирался по осыпающимся спиральным тропкам, сопровождаемый только эхом. Пустошь обступала его со всех сторон, словно грозя раздавить.
Мерные удары металла о металл — странные, легкие, торопливые — на миг нарушили скорбное молчание шлаковых холмов. Потом звук потонул в коротком грохоте осыпи. Позже, когда Кромис пустил лошадь вниз по склону холма, последнего в гряде, звон послышался снова. Великая Бурая пустошь лежала впереди, как прежде, и металлическая птица Целлара висела, точно знамение, в пяти сотнях футов над его головой.