Вирус бессмертия (сборник)
Шрифт:
«Если уж не смог прожить как следует, то хоть умереть надо с достоинством», — решил я. Поэтому, когда автоматическую кассацию отклонили, я сказал назначенному судом адвокату, что больше хлопотать не нужно.
Потянулось однообразное существование, обычное для обитателей камеры смертников: я ел, пил, читал, по утрам регулярно обрывал листки календаря, ожидая наступления «большого дня».
Вы ошибетесь, если подумаете, что мой тюремный надзиратель Раймонд был доволен арестантом, не надоедавшим ему ни хныканьем,
— Знаете, как-то даже неестественно, когда человек в вашем положении так равнодушен, — сказал мне он.
— Откуда вы знаете, что естественно, а что неестественно, надзиратель? — ответил я. — О тюрьме вы читали только в книжках — ведь вас на эту должность назначили всего год назад. К тому же, каждый вечер вы уходите спать домой, к жене… Вам еще многое предстоит узнать!..
Он не рассердился, лишь задумчиво покачал головой. Я заметил, что у него очень усталый вид, синеватые круги под глазами.
Надзиратель был женат на молодой, стройной, грудастой женщине. В ее облике своеобразно сочетались сексуальность и невинность. Мы, заключенные, видели ее на концертах арестантской самодеятельности: она аккомпанировала певцам на аккордеоне. Когда она, покачивая бедрами, проходила на сцену между двумя шеренгами глазевших на нее мужчин, то улыбалась и кивала головой направо и налево. И не было в тюрьме человека, который не завидовал бы надзирателю…
В мою камеру, кроме Раймонда, раза два заходил священник. Но мне удалось спровадить его. Чудак пытался внушить мне, что нераскаявшиеся души попадают в ад. А я толковал ему про «реинкарнацию». Есть такая теория о переселении душ в тела других людей или животных. Я это вычитал в какой-то книжке. В конце концов я сказал:
— Встретимся у входа в лучший мир, штурман!
Он знал, что арестанты прозвали его «небесным штурманом», обиделся и больше не появлялся.
Так, что единственным моим посетителем остался надзиратель Раймонд.
Камера смертников довольно просторна. В ней умещались койка, маленький столик, две табуретки, полочка для книг и, конечно, стульчик.
Надзиратель обычно выжидал, пока уйдет коридорный, несколько минут стоял, переминаясь с ноги на ногу, и только потом садился на край табуретки. Я клал книгу на пол возле койки и оборачивался к нему.
Чем меньше времени оставалось до «большого дня», тем чаще он появлялся в моей камере. Выглядел он все хуже и хуже. Со стороны можно было подумать, что не мне, а ему предстояло, как говорится, «оседлать молнию».
— Знаете, гм… гм… Приведение приговора в исполнение… состоится через несколько недель, — сказал он однажды, прикуривая одну сигарету от другой. Руки его дрожали.
— Знаю.
— А вы… вы выбрали способ, которым… который вы хотели бы? — мялся он. — Знаете, в нашем штате допускаются лишь два способа
Я постарался ответить как мог равнодушнее:
— Там, на востоке, электроэнергия дешевле, что ли? Я думал, что везде применяют электрический стул.
— У нас вы можете выбрать только одно из двух.
— Ну, ладно. Тогда пусть меня расстреляют. Выбираю взвод солдат!..
Я потянулся за лежавшей на полу книгой, думая, что разговор кончен. Но надзиратель вновь дрожащим голосом обратился ко мне:
— И вас действительно совершенно не волнует, что вам приходится выбирать способ собственной смерти?
— А что ж тут волноваться? Все равно ведь вы меня прикончите!..
Лицо его исказилось болезненной гримасой. Он почти выбежал из камеры.
В течение трех следующих недель у меня был прекрасный аппетит, я поправился почти на три килограмма. Надзиратель за это время похудел на пять. Он, очевидно, гораздо больше размышлял о моей казни, чем я. Бедный парень, вероятно, любил ближнего своего больше, чем себя!.. Он даже — без моего ведома — обратился к губернатору штата с просьбой заменить мне смертную казнь пожизненной каторгой. На нем просто лица не было, когда он пришел сообщить об отказе…
Постепенно он стал действовать мне на нервы, хотя и нелегко возненавидеть человека, который так хочет вам добра.
За неделю перед казнью он появился в дверях камеры с каким-то незнакомым молодым человеком.
— Это доктор Сэнсом, — сказал надзиратель. — Он хотел бы с вами поговорить.
Я приподнялся на койке. «Этот доктор, вероятно, круглый идиот, — подумал я. — Ни один доктор, если он в своем уме, никогда бы не полез в камеру смертников».
Коридорный открыл решетчатую дверь, но в камеру вошел только доктор.
— Я оставлю вас наедине, — пробормотал надзиратель Раймонд и исчез вместе с коридорным.
— Вы пришли, доктор, проверить, достаточно ли я здоров, чтобы умереть? — спросил я.
Он улыбнулся одними губами. Глаза его оставались холодными, как голубоватые льдинки. Таких ледяных глаз я не видел еще ни разу.
— Вы бы лучше позаботились о нем, — кивнул я головой в сторону, куда удалился надзиратель. — Он слишком близко все это принимает к сердцу.
— А вы? Вас это ничуть не огорчает?
— Ничуть.
— Так мне и рассказали, поэтому я и пришел.
Доктор уселся, закинул ногу на ногу и продолжал:
— Я главный врач нейрохирургической клиники местной больницы. Я пришел, чтобы попросить вас: подарите ваше тело науке! Буду говорить точнее, подарите его мне.
Этот парень говорил без малейшего признака стыда. Совсем откровенно говорил, что хочет получить мой труп!..
— А зачем вам это, доктор?
— Вы, конечно, читали о пересадках органов, которые были произведены… Сердца, печени, почек…