Вирус бессмертия (сборник)
Шрифт:
Крипи хихикнул в ухо Крэйгу:
— Фиолетовый, чтоб он пропал.
Крэйг сидел за столом и писал отчет в Совет Солнечной энергии; перо быстро бегало по бумаге.
«Пятьсот лет они выжидали, прежде чем начать действовать. Быть может, они медлили из предосторожности или в надежде найти какой-то иной выход. А может быть, время имеет для них другой счет. Для жизни, уходящей в бесконечность, время вряд ли очень ценно. В течение всех этих пятисот лет они наблюдали за нами, изучали нас. Они читали в нашем мозгу, поглощали наши мысли, докапывались до наших знаний, впитывали
Он положил перо. Корзина для бумаг, стоявшая в углу комнаты, зашевелилась, и из нее вылезла Матильда. Хвост ее воинственно торчал кверху. Презрительно поглядев на Крэйга, она направилась к двери и стала спускаться вниз по сходням.
Крипи нехотя настраивал скрипку. Он думал о Кнуте. Если не считать споров за шахматами, они всегда были друзьями.
Крэйг соображал, как поступить дальше. Надо съездить за телом Кнута и отправить его на Землю, чтобы его там похоронили. Но прежде всего он ляжет спать. Черт возьми, как он хочет спать!
Он взял перо и продолжал писать:
«…чтобы были приложены все старания к изобретению нужного оружия… Но использовать его мы будем только в качестве защиты. Об истреблении, какое велось на других планетах, не может быть и речи.
Для этого мы должны изучать их так, как они изучают нас. Чтобы воевать с ними, надо их знать. К следующему разу они, несомненно, выдумают новый способ нападения. Необходимо также устроить проверку каждого входящего на Станцию, чтобы определить, человек он или Шар.
И, наконец, следует приложить все усилия к тому, чтобы обеспечить себя каким-то другим источником энергии на тот случай, если Меркурий станет для нас недоступным».
Он перечел докладную записку и отложил ее в сторону.
— Им это не понравится, — сказал он себе, — особенно последний пункт. Но ведь нужно смотреть правде в лицо.
Крэйг долго сидел за столом и думал. Потом он поднялся и подошел к иллюминатору.
Снаружи, на равнинах Меркурия, плясали Цветные Шары — чудовищные шахматные фигуры перекатывались в пыли. Насколько хватало глаз, равнина была усеяна скачущими шахматами. И при каждом прыжке их становилось все больше.
Роберт Шекли
Зачем?
Перевод с англ.
Я и пытаться не стану описывать вам эту боль. Скажу только, что и под наркозом она была нестерпимой, а я терпел разве потому, что у меня другого выхода не было. После она утихла, и я открыл глаза и взглянул в лица браминов, стоявших надо мной. Их было трое, и одеты они были в обычные белые хирургические халаты и белые маски из марли.
Эта дрянь для наркоза у меня только что из ушей не текла, так меня ею напичкали, и память работала какими-то урывками.
— Сколько же это я был мертвый? — спросил я.
— Около десяти часов, — ответил один из браминов.
— Как я умер?
— А вы не помните? — спросил самый длинный брамин.
— Нет еще.
— Ну что ж, — сказал длинный, — вы со своим взводом находились в траншее 2645Б-4. На рассвете вся ваша рота поднялась в атаку с задачей захватить следующую траншею. Номер 2645Б-5.
— И что? — спросил я.
— Вы остановили собой несколько автоматных пуль. Нового типа — с разрывными головками. Вспоминаете? Одна угодила вам в грудь и еще три — в ноги. Когда санитары вас подобрали, вы были мертвы.
— А траншею эту самую мы заняли? — спросил я.
— Нет. На этот раз нет.
— Ясно. — По мере того как наркоз проходил, память быстро возвращалась. Я припомнил парней из моего взвода. Старушка 2645Б-4 была мне домом больше года, и для траншеи она была довольно уютной. Противник все пытался нас оттуда выбить, и наша утренняя атака по-настоящему была контратакой. Я вспомнил, как автоматные пули разрывали мне тело и то чудесное облегчение, которое я испытал, когда все кончилось. Припомнил я и еще кое-что…
Я поднялся и сел.
— Эй, ну-ка, минуточку! — сказал я.
— В чем дело?
— Мне казалось, что верхней границей возвращения человека к жизни было восемь часов…
— Мы с тех пор усовершенствовали наше искусство, — сказал мне один из браминов. — Мы его постоянно совершенствуем. Теперь мы можем оживлять мертвецов уже после двенадцати часов смерти, словом, пока не произошло серьезных нарушений работы мозга.
— Молодчаги какие, — сказал я. Теперь память ко мне окончательно вернулась, и я уразумел, что произошло. — Только вот вы сделали серьезную ошибку, что меня оживили.
— Какого черта, рядовой? — спросил меня один из них голосом, который бывает только у офицеров.
— Посмотрите на мои нашивки, — сказал я.
Он посмотрел. Его лоб — а это было все, что мне было видно, — наморщился.
— Это в самом деле необычно, — сказал он.
— Необычно! — передразнил я его.
— Понимаете, — заявляет он мне, — вы были в траншее, полным-полнехонькой мертвецами. Нам сообщили, что все они по первому разу. Нам было приказано оживить всех.
— А на нашивки вы сперва не посмотрели?
— У нас было слишком много работы. Времени не было. Я и в самом деле сожалею, дружище. Если бы я только знал…
— Хватит. К черту! — отрезал я. — Хочу видеть Генерал-инспектора.
— Неужели вы в самом деле думаете, что…
— Думаю, — сказал я. — Я не такой, чтобы за закон зубами держаться, но на этот раз меня в самом деле обидели. Имею право повидать Генерал-инспектора.
Они зашептались, а я тем временем осмотрел себя. Брамины эти здорово надо мной потрудились. Хотя, конечно, не так хорошо, как это делалось в первые годы войны.