Вирус бессмертия (сборник)
Шрифт:
Это уже задевает меня всерьез. «Милочка, — молю я, — пойми, что электроника — моя работа. Она платит за квартиру, за бекон, за кости для собаки. А эта книга Сиберга — новинка».
Она внимательно изучает штопку, точно я — пустое место. Прием проверенный. Кто-нибудь, верно, додумается: женщина — вот кто способен сломить волю упорнейшего из политзаключенных.
«Ну, — говорит она, когда снова начинает меня замечать, — ну, если ты так много знаешь из своих книжек, почему ты не придумаешь чего-нибудь для дома?»
Мне все-таки хочется сегодня еще вернуться к Сибергу, и потому я спрашиваю: «Например?»
«Я тебе уже говорила,
«Ты говорила только, что завтра вечером идешь в гости и программа с Дэнни Динглфутом передается по телевидению тоже завтра вечером. Очевидно, тебе придется ее пропустить, не так ли?»
«Сто часов прошло, как я тебе это сказала. Но ты же знаешь, я никогда не пропускаю Дэнни, и будь ты на самом деле такой умный, как тебе кажется, ты бы сделал так, чтобы я посмотрела завтрашнюю программу сегодня!»
Она не поставила в конце фразы восклицательного знака — его поставил я. Ей это не пришло в голову просто потому, что она совершенно не представляет себе, что именно говорит, что означают эти слова.
«Моя дорогая Аннабел, — говорю я. — Почему бы тебе не отправиться на кухню и не приготовить ужин. Я убежден, что ты сделаешь это божественно. И пока ты будешь готовить, чуточку поразмысли — как это можно увидеть сегодня программу, которую не начнут передавать раньше завтрашнего дня».
Когда она идет на кухню, носик ее выражает бесконечное пренебрежение. С порога она бросает замечание, ответ на которое я не побоялся бы потребовать у самого Сиберга.
«Я ведь могу узнать погоду на завтра, не так ли?» — говорит она.
По службе мне часто приходится выезжать из города. На этот раз я возвращаюсь лишь через неделю.
Жена берет у меня пальто, ведет меня прямо в кухню, где мы едим, когда нас только двое и не для кого устраивать помпу, и там ставит передо мной тарелку с одним из ее знаменитых суфле, которые я готов есть утром, днем и ночью. Ее суфле предельно воздушны — их необходимо придержать, чтобы не дать им улететь. И очень разнообразны. Розовое — самое легкое из всех. Она подкрашивает его капелькой кларета. Я ем молча — было бы святотатством разговаривать за этим блюдом. Кроме того, я помню спор, который однажды разгорелся у нас как раз по поводу розового суфле. Я как-то попытался ей объяснить, что розовое суфле легче всех остальных благодаря счастливому совпадению: точка кипения алкоголя, содержащегося в кларете, совпадает с температурой свертывания яичного белка. Она невероятно разозлилась. Сказала, что я понятия не имею о том, что говорю, мол, каждый может мне объяснить, что секрет приготовления суфле заключается в способе взбивания белка. В тот раз мы не разговаривали целых два дня.
Сейчас я молчу — с меня довольно знать, что я прав. Я все еще уверен (про себя), что алкоголь, вскипая как раз в тот момент, когда белки сворачиваются, образует как бы соты из пузырьков, что и делает суфле таким невесомым. Я знаю, что она неправа еще и потому, что она вообще не признает точных кулинарных рецептов. Моя жена предельно эмпирична. Чашка того, горсть сего, щепоть третьего — ничто не взвешивается, не измеряется, и все время она болтает и даже не смотрит на то, что делает. И тем не менее, ни одного промаха. Каждый раз совершенство.
…Мы переходим в гостиную, и она показывает на телевизор.
В первую минуту я не обращаю внимания на экран. Меня слишком поражает нагромождение предметов между ножками телевизионного столика.
Изображение немного не в фокусе и контрастность не совсем, но знакомые шуточки не оставляют сомнения — это ваш друг, и мой друг, и друг каждой семьи, тот, кто никогда не разочарует вас и др. и пр., словом, не кто иной, как Дэнни Динглфут. Но его шуточки и гнусавое похахатывание — единственное, что я узнаю. Он удивительно плохо выглядит сегодня. И сколько не верти ручку фокусировки, дело не меняется.
«Кто-то жег этот телевизор с обоих концов», — многозначительно говорю я. И получаю снисходительный ответ: «Меня удивит, если ты будешь выглядеть так же хорошо через двадцать лет».
Вот тут-то я и вспомнил о нашем споре недельной давности…
Аннабел злорадствует: «Это тысячная передача. Он уже побил все рекорды популярности».
Я мог бы ответить, что репертуар Дэнни за это время не стал новее, но молчу, потому что это 1) значило бы признать нечто невозможное существующим и 2) заставило бы мою драгоценную уклониться в сторону от темы.
Остаток вечера я провожу, пытаясь понять, что она сделала с телевизором. Это трудно, потому что она категорически запрещает что бы то ни было разъединять. И все мои нападки на ее сооружение она отражает, кротко замечая, мол, эта штука ведь работает — и как я это объясняю? Поскольку я имею привычку наклеивать этикетки на каждый свой прибор, понять ее выбор не трудно. Она выудила из моей мастерской блок синхронизатора — реликвию тех времен, когда я собирал наш первый телевизор, и соединила его с частотным модулятором, на шкале которого помечены «опережение» и «отставание». А третья, главная деталь — хотите верьте, хотите нет — часы-календарь, которые я сделал практически постоянными с помощью счетчика Гейгера и четверти грамма урана.
Я объясняю: «Синхронизатор ничего общего не имеет с Временем, милочка!»
Она явно считает меня дураком: «Хронос — время, не так ли? А может, ты цепляешь ярлыки, которые значат не то, что на них написано?»
Я еле воздерживаюсь от напоминания о ее кухне, где вы должны открыть банку для риса, чтобы обнаружить сахар, а верный способ найти рис — заглянуть в сосуд, предназначенный для соли. И вместо этого показываю на частотный модулятор: «Это — штука для получения тока с различной частотой колебаний. Когда ток выходит вот из этих двух дырочек розетки, у него частота пятьдесят колебаний в секунду. Если я буду вертеть ручку «опережения» и «отставания», я могу снизить частоту до одного и поднять ее до пятидесяти тысяч колебаний в секунду. Но я мог бы вертеть ручку до второго пришествия, прежде чем ускорю или замедлю Время!»
«Удивительное дело, — саркастически замечает она. — А у меня он работает. Когда я кручу ручку, твои старые глупые часы почему-то идут или вперед или назад. Но ты не должен верить на слово мне. Включай — и смотри сам. Увидишь, что на циферблате половина восьмого, вечер субботы…»
«Естественно — сейчас именно половина восьмого, вечер субботы».
«Одна тысяча девятьсот восемьдесят четвертого?» — спрашивает она (и ох, как мне хочется стереть с ее хорошенького лица эту ухмылочку).
Но, в конце концов, я вынужден признать, что она права. Со своим кухонным эмпиризмом она состряпала аппарат, способный принимать телевизионные передачи из будущего.