Вирус зла
Шрифт:
– К чему ты клонишь?
– насторожился Федор Матвеевич.
– К тому, что зеркальники развеют всю эту оборону на атомы, а потом то же самое сделают с планетой.
– Ты судишь об этом по одной атаке на Ро-Кха-Зам, наши крейсера...
– Наши крейсера без Абсолютного зеркала - ничто, - перебил его Виктор.
– Все корабли в системе Протеи сейчас как на ладони. Атакуй - не хочу. Их перебьют в мгновение ока, и ни один из них не успеет включить защиту, понять, что происходит, и начать правильно маневрировать. Отец, я способен в некоторых ситуациях вычислять и мыслить со скоростью чуть ли не БКС, и я представляю,
Федор Матвеевич изрядно призадумался. Потер лицо, помассировал веки. Видно было, что он находится на пределе человеческих сил.
– У тебя есть план?
– спросил он, глядя на сына.
– Вообще-то нет, как такового. Я хотел поинтересоваться, не собираешься ли ты выйти из тени и предупредить местные планетарные силы обороны о возможном враге?
– Тем самым либо спугнуть его, либо подставиться самим под удар? Пойми. Мы - единственный козырь, который есть у людей против зеркальников, микронианцев и Бог знает кого еще, а выйти из тени - значит раньше времени засветиться.
– Хм, - ядовито ухмыльнулся Виктор, - и когда же наступит это самое время выйти из тени? Может быть, когда от местных сил не останется ничего? Может быть, когда враг методично примется за уничтожение Протеи, а заодно и всех человеческих колоний? Или, возможно, когда зеркальники, истребив внешнее, внутреннее кольцо планет, окажутся на орбите Марса, Венеры и Земли?
– Тихо, ни кипятись, - миролюбиво улыбнулся Гагарин-старший.
– Ты понимаешь, что мы на войне? На самой страшной и непонятной войне, которую когда-либо знала человеческая история?
– Война везде одинакова, пап, не передергивай палку.
– Нет, сынок, далеко не везде. Есть войны захватнические, есть освободительные, и люди по одну и по другую сторону баррикад испытывают разные эмоции, идут на смерть с разными мыслями и чувствами...
– Но война воспитывает и из тех, и из других циников. Вот ты, например, я смотрю, уже очень давно работаешь на контрразведку, и при этом ежечасно, ежеминутно находясь дома, врешь матери, врешь мне, разыгрывая из себя порядочного инженера-конструктора.
– По-твоему, я непорядочный контрразведчик?
– Я этого не говорил. Я не знаю, каков из тебя контрразведчик, я говорю о человеке. Понимаешь? В любой ситуации, чем бы ты не занимался, нужно оставаться человеком...
– Вот именно по этому, - перебил Виктора отец, - я и вынужден был врать. Разыгрывать, как ты говоришь, из себя инженера. Ни тебе, ни ей не нужно было знать, что я занимаюсь чем-то опасным и подставляю по все опасное свою жизнь. Я не циник, как ты назвал меня, я всего лишь заботился о вашем душевном благополучии.
Виктор надулся, покраснел, от прилива эмоций.
– Мне ты мог бы рассказать, - буркнул он, уперев взгляд в одну точку по средине стола.
– И что бы это изменило? Ты начал бы дергаться, совершать лишние телодвижения, отвлекаться от своей работы и... вполне возможного, сейчас бы мы с тобой не обсуждали эти философские темы и планы по обороне Протеи. Кстати о планах, мы отвлеклись, ушли...эм...немного не в ту сторону.
Виктор вздохнул, постепенно успокаиваясь.
– Мое предложение ты слышал. Если ты думаешь подставить флот под удар зеркальников, то я пас. В таком действии я участвовать не намерен.
–
– А право играть человеческими жизнями мы имеем? Кто дал тебе такое право? Во-первых, у тебя нет полномочий, во-вторых, двигать людьми как пешками, подставляя их под удар, - это аморально. Именно из-за этого когда-то были войны, и именно поэтому их нет сейчас.
– Если мы раскроем врагу все свои карты, вполне возможно, что нам вообще некого будет защищать в скором времени.
Вновь Гагарин-младший сделался красным, упрямо засопел, категорически не соглашаясь с доводами отца.
– Для меня, - прошипел он,- не существует понятия меньшего зла. Подставить под удар сто человек или сто миллионов - это одинаково плохо я... я недавно в этом убедился сам. И даже если смерь ста спасет миллиарды, я на это не пойду.
– А если в результате твоего промедления, твоих моральных колебаний эти самые миллиарды погибнут? Что тогда будет? Ты будешь, довольный своим гуманизмом, смотреть на то, как твои сто человек выжили и теперь мучаются оттого, что они - последние из числа людей во Вселенной? Иногда действие, даже омерзительное, даже такое аморальное и недостойное звания человека, лучше, чем преступное бездействие и колебания.
Виктор сглотнул. Он никогда не ожидал, что его отец сможет произносить такие слова и делать это таким будничным, холодным тоном.
– Я недавно пересматривал военную историю и напоролся там на любопытные изречения. Их было много, очень много, и когда я их читал, у меня волосы шевелились, прости, даже там, где их нет. Я все не мог понять, как человек когда-то был на такое способен. Но потом, с громадным трудом, мне удалось поставить себя на их место и... меня вдруг обжог один вывод, умозаключение, которое теперь гложет, поедает меня изнутри. Наше бесконфликтное время, которое продолжается уже пятьсот лет, сделало человечество добрее, красивее, привлекательнее, гуманнее и... слабее, менее защищеннее от внешних угроз. Мы избавились от внутренних распрей, перестали убивать друг друга за что-то ли, просто так, перестали делить иссекаемые ресурсы, бороться за власть, вестись на поводу у экономики, но при этом мы стали слабее из-за отсутствия военного опыта. Мы стали мягкотелыми, мы стали гуманистами и при этом преступными гуманистами, поскольку не способны смотреть угрозе адекватно, не способны к жертвам, а без этого невозможно выиграть войну. Пойми, бескровных боев не бывает, нельзя победить и не положить на алтарь войны жертвы, нельзя спасти всех и каждого. Ни ты, ни я не Боги, мы не всесильны, мы не можем оградить абсолютно всех от беды, но то, что мы можем, и то, что мы обязаны сделать, так это спасти наш вид. Не сотню, не тысячу людей, а целый вид, и здесь уже нужно мыслить иными категориями, категориями прошлого.
– Да,– протянула Влада, – а мне-то казалось - плевое дело убедить его. Так что, параморф, либо ты применяешь свои способности и гипнотизируешь любимого папочку, либо он и впрямь подставит под удар все местные силы планетарной защиты и не почешется.
Ни ответить, ни последовать совету Влады Виктор не успел. В следующее мгновение пространство капитанского мостика прорезал звук боевой тревоги, а инком паракрейсера начал докладывать об ежесекундно изменяющейся обстановке.