Вирусы не отстирываются
Шрифт:
— Ну вот, женим тебя на Ксении. Найдешь свое человеческое счастье!
Батыев возмечтал, чтобы космический странник дал согласие. Это была бы инициатива, которую одобрит и Политбюро — такой шаг к межгалактической дружбе! А если устроить так, чтобы свадьбу сыграть у них…
— А меня к себе на свадьбу позовешь, — сказал Батыев. — Согласен?
Удалов согласился. Но сказал:
— Только вот перед соседями неудобно.
— С соседями поговорим.
— А сын?
— Сына я усыновлю, — сказал Батыев.
Больше у Корнелия аргументов не осталось, и они выпили по второму стакану.
Приятное тепло разлилось
— Ну и как там у вас? — спросил Батыев, усаживаясь напротив Удалова с бутербродиком в руке. — Большого прогресса достигли?
— Ничего, не жалуемся.
Удалов понимал, конечно, что его опять не за того принимают, но спорить не стал, не хотелось обижать хорошего товарища Батыева. За такой коньяк можно и душой покривить. А то еще снова привяжут.
— Долго к нам летели?
— Как вам сказать…
— Понимаю, понимаю… — Батыев окинул взглядом присутствующих в кабинете, но никто из них не изъявил желания уйти.
— Один добирались?
— Сюда-то?
— Сюда.
— Вот меня товарищи привезли. Товарищ Карась и еще один, его майором тут называли.
— Понятно. — В голосе Батыева звякнул металл. — С этими товарищами мы разберемся, поговорим, не беспокойтесь. От ошибок не гарантирована ни одна система. У нас ошибок меньше, чем в системе капиталистической эксплуатации, но, сами понимаете, люди есть люди… И хоть мы уже уничтожили социальные причины пьянства, хулиганства и проституции, отдельные случаи тем не менее имеют место под влиянием враждебной нам пропаганды.
— И проституция наблюдается? — удивился Удалов.
Об этом он раньше в родном городе не слыхал, ему не сообщали.
— Нет, — сказал товарищ Батыев. — Не в прямом смысле, а в больших городах и только в виде исключения.
— Ага, — сказал Удалов.
— А вы русским языком хорошо владеете, — сказал Батыев. — Почти без акцента. У себя на родине изучали?
— Дома, — согласился Удалов. «Интересно, — подумал он, — а какой у меня теперь акцент? Постараюсь следить за собой, чтобы не было никакого акцента».
— Этот гражданин, — Карась пытался вернуть себе расположение товарища Батыева, но не знал, как это сделать, — также хорошо владеет и английским языком. Мы с ним беседовали.
— Чего? — испугался Батыев.
Он понял, что, если эти сведения проникнут в западную прессу, там поднимется бешеная кампания, направленная на дискредитацию нашей страны. Наймиты пера тут же заявят, что инопланетный пришелец летел вовсе не к ним, а на Запад и его попросту захватили наши истребители-перехватчики и заманили в плен.
— Я точно говорю, — настаивал Карась, который хотел показать свою образованность. — А вы подтвердите: мы по-английски с вами говорили?
— Это он говорил, — сказал Удалов. — На каком языке он со мной говорил, не скажу, не уверен. Но все требовал, чтобы я ему какие-то сведения сообщил…
Карась заметно задрожал. Он понял, что сказал лишнее. Это поняли и незнакомцы, которые с обеих сторон сдвинулись и прижали его локти.
— Удалов! — взмолился Карась, забыв, кто перед ним сидит. — Скажи, что я по настоянию органов. Скажи, что я по разговорнику. Скажи им, что я никаких языков не знаю!
— Это
Но было поздно. Незнакомцы быстро вывели Карася из его кабинета, а тот почти не сопротивлялся, только кричал по пути:
— Я же неграмотный! Я же алфавита не знаю!
По выходе Карася Батыев нагнулся поближе к Удалову и сказал тихо:
— Вы его не жалейте. Он заслужил. Интриган, знаете?
— Знаю, — сказал Удалов. Раньше бы не сказал, да еще Самому. Но сейчас был пьян и решил, что городу лучше будет без Карася, народ станет жить свободнее, зажиточнее, средние руководящие кадры получат больше личной инициативы. Уж очень этот Карась наглый взяточник и мздоимец. Все это он и сказал товарищу Батыеву. Батыев с готовностью поддержал соображения Удалова и даже изъявил удивление и почти восторг по поводу того, как в далеких звездных мирах осведомлены о жизни его родного города.
— Я надеюсь, вы нас не осудите, — продолжал Батыев. — Наши товарищи вынули из вашего корабля некоторые детали. Надеюсь, не самые жизненно важные, но вынули. Хотели поближе ознакомиться. Заблуждались. Я бы мог отмежеваться, но считаю своим долгом нести ответственность за все, что происходит во вверенной мне части нашей страны.
— Так я что вам скажу, — доверительно сообщил Удалов. — Если взяли, значит, надо на место положить. А то неудобно получится.
— А если осторожно положим, жаловаться не будете?
— А мне что? — сказал Удалов. — Мне это дело до лампочки.
По этому поводу Батыев обрадовался, а потом предложил еще принять, что и сделали с помощью двух незнакомцев, которые вернулись в кабинет и присутствовали, даже сказали им вслух: «За ваше здоровье».
После этого Удалов совсем полюбил товарища Батыева, а Батыев полюбил Удалова. Только Удалов любил с открытыми глазами. Он знал, что Батыев — это главгор, но хороший, душевный человек. То есть любил он не кого иного, как Батыева. А Батыев заблуждался. Если бы он поверил, что Удалов — это Удалов, то разлюбил бы. А пока они обнялись и спели популярные песни. Если Удалов где забывал слова, товарищ Батыев ему подсказывал и не удивлялся — инопланетный пришелец вправе не знать про Каховку и про тайгу, которая под крылом самолета, хотя, конечно, стыд и позор ему не знать песню, где действие происходит на пыльных тропинках далеких планет. Об этом он со всей прямотой сказал Удалову, и Удалов не обиделся, понял. Незнакомцы тоже пели, но вполголоса, чтобы не затенять руководящих товарищей. А за дверью, в приемной, грустила Ксения, различала высокий и веселый голос мужа, но не вмешивалась, а только повторяла: «Вот пусть он у меня попробует домой вернуться!»
По окончании песен обнялись и хотели было пойти в пляс, но в дверь заглянул милиционер Пилипенко и сказал, что там рвется какой-то из области. Его впустили, но оказалось, что это не настоящий из области, а просто какой-то профессор, специалист якобы по иноземным цивилизациям. Он в Удалове не признал пришельца, чем очень обидел и Батыева, и Корнелия, и они вместе с незнакомцами профессора из кабинета выгнали, чтобы не выдавал себя за кого ни попадя и не вводил в заблуждение.
— Ты только подумай, — сказал потом Батыев Удалову. — Он тебя за простого человека принял. Это же, можно сказать, оскорбление.