Вишенки в огне
Шрифт:
– Хм – неопределённо покрутил головой Никита. – Время покажет, а верить тебе хочется, по – человечески хочется, – и с чувством пожал протянутую руку. – Я ведь тоже газом травленый и раскулачивали меня, так что побратимы мы. Только сердцем, душой не зачерствел я, не озлился на всех и вся. А как дальше будет? Посмотрим. Дело покажет, что ты за фрукт, Фома. Дом-то у нас общий, только хозяин приблудный вдруг в нём объявился, без приглашениев пришёл. Вот и надо непрошенным гостям по сопатке в очередной раз настукать. Неймётся, гансы проклятые. Мало одного раза, опять лезут.
– Инструктаж получите отдельно, когда останемся одни, – напомнил
Ефим вспоминал то совещание, пришёл к выводу, что Лосев с Кулешовым поступили очень мудро и правильно: до сих пор немцы не казали носа к ним, даст Бог, и дальше не сунутся хотя бы в ближайшие дни.
Сегодняшним днём к вечеру должны будут вернуться посланцы из района. Данилы Кольцова тоже дома нет. Тогда же после совещания в конторе Корней Гаврилович забрал его с собой куда-то в лес. Обмолвился, что где-то оборудовали лесную больницу, партизанский лазарет, надо завести туда продукты и вещи. Вот этим и будет заниматься Данила Никитич.
«Странный мужик этот Данила, – хмыкнул Ефим, покачиваясь в седле. – Вон, какие беда-горе вокруг, они вместе, в паре многие дела делают, а всё ж таки держит марку свояк, итить его в бок! Так и не разговаривает, при каждом удобном случае всё норовит волком глянуть, гыркнуть. Пора бы и успокоиться, такое горе вокруг, а он всё как маленький. Ну и Бог с ним. Вот расскажу ему, где я был, кого видел, оттает, куда денется».
В тот день, как отправляли Никиту Кондратова с Фомой Бокачем в район в управу к бургомистру с отчётом, командир партизанского отряда товарищ Лосев попросил задержаться его, Ефима.
– Ты, Ефим Егорович, задержись-ка на минутку, дело есть.
Они зашли в соседний кабинет, где раньше сидел колхозный бухгалтер. Садиться не стали.
– Ты знаешь, Ефим Егорович, Ульяну Никифоровну Трофимову?
– Это которая в Пустошке на краю деревни живёт?
– Она самая, – Лосев несколько раз прошёл по кабинету туда-обратно, остановился напротив Ефима. – Данила Никитич уехал, скажу тебе, тем более, просили и тебе передать.
– Не томи, Леонид Михалыч, – взмолился Ефим. – Что ж ты всё вокруг да около?
– Подготавливаю тебя, чтобы ты глупостей не наделал.
Ефиму в голову лезли самые страшные мысли. С Ульянкой что-то?
С Глашей? С детишками Кольцовых? Так вроде все на глазах, недавно видел, да и слышно было бы, если что…
– Не гадай, не догадаешься всё равно, – командир положил руку на плечо мужчине, повернул к себе лицом. – Съездить тебе надо в Пустошку, Ефим Егорович. Отвезёшь Ульяне Никифоровне продукты. Картошка у неё есть, а больше-то нет ничего. Раздала нашим отступающим солдатам-бегункам, что пробираются к своим за линию фронта. Вот так вот, дружище. А они всё идут и идут. И всё на её домишко выходят, за помощью обращаются. Дом-то её первым на пути, почти в лесу. А старушка жалостливая, помогает всем, продуктов на дорогу
– Понятно, Михалыч. Что ж я, не соображаю?
– Не торопись, это ещё не всё. Сейчас главное. Держись, радуйся и мужайся, Егорыч, племяш твой Кузьма Данилович объявился. Он у Ульяны Никифоровны был, теперь поселили к сестре Надежде. Всё ж таки родная сестра, да и уход ему нужен особый, а бабушка уже и не в силах даже хорошо кормить раненого, харчей-то нету. Да-да, живой, но сильно раненый. Просил тебя известить, ждёт тебя.
– Кузя? Кузьма пришёл? – что-то стали подкашиваться ноги, Ефим искал глазами, куда бы сесть. Но стульев не было, сел на стол, прижал руку к груди. – Живой и слава Богу, Леонид Михалыч! А на ноги поставим! Грудью вскормим, ты же нас знаешь!
– Доктор говорит, что ранение серьёзное, ногу старается спасти, но гарантии нет. И в груди что-то не то. Так что…
– Главное – живой! А какой уже – это не важно.
– Там с ним товарищ был, Агафон Куцый, сибиряк, заряжающий в танке Кузьмы. Тут целая история. Ы-ы-ых! Без слёз говорить не могу, Егорыч, – Лосев и на самом деле вытер глаза тыльной стороной ладони, заскрежетал зубами, продолжил.
– Павел Петрович Дрогунов с Ульяной Никифоровной мне рассказали, что и как было. Это… это… это подвиг, Егорыч! Подвиг!
С такими людьми мы обязательно осилим, одолеем сволочь немецкую! Клянусь, одолеем! А уж как гордиться мы ими должны, слов не хватает! Иконы с них писать будем, вот как!
– Ну, так что там? – сгорал от нетерпения Ефим.
– Кузьму ранили при форсировании Березины. И так ранили, что в себя парень пришёл только в Пустошке, вот так, брат. А принёс его туда, на себе доставил рядовой Куцый Агафон, с Алтая парнишка. Веришь, у самого такие ранения, что, по словам доктора Дрогунова, он не должен был жить уже давно, как только ранили.
А он, Агафон, с такими смертельными ранами на себе вытащил Кузьму, от Березины и до Пустошки донёс на себе. Расстояние-то сам знаешь какое, и он осилил-таки. И это по незнакомой для него местности, по лесам. Дошёл! На колени с Кузьмой на плечах упал перед Ульяной Никифоровной, не уронил, бережно, как мог, опустил на землю товарища, ещё успел спросить: «Пустошка это, мать?», – Лосев не смог дальше говорить, зашмыгал носом, махал сжатой в кулак здоровой рукой, кряхтел.
– Как только старушка утвердительно ответила, так солдатик и говорит ей, говорит так прерывисто, на последнем дыхании, на пределе, еле-еле слышно, но бабушка услыхала: «Я… дошёл… Я… это… сделал… Десять… вёрст… по… сиби…», – а уж до конца фразу не договорил, не смог, рухнул замертво. И больше не поднялся, и не встанет уже никогда, Егорыч! Умер, скончался от ран. Дошёл и умер! На последнем дыхании шёл! Каково, а? И они хотят таких солдат победить?! Да не в жизнь, сволочи! Не видать вам земли русской, разве что для могил можем выделить! – влажные глаза командира партизанского отряда горели, ходили желваки, здоровая рука рассекала, рубила воздух. – И-э-э-эх! Какой парень! Какой солдат! Мужик, настоящий мужчина! Герой! Мы обязательно поставим ему памятник после войны! Клянусь, Егорыч! Горло любому перегрызу, умру, но своего добьюсь! На таких мужиках Россия держится! А памятник поставим на самом высоком месте, чтобы все видели, какие люди у нас есть!