Вишера
Шрифт:
– Да, лагерь – это ад, – любил говорить Майсурадзе. – А воля – рай. Мы были на воле последними. А здесь мы будем первыми.
У него была жена, семья, дети в Грузии, приехавшие потом к отцу.
Майсурадзе был не такой человек, чтобы бросать слова на ветер. Когда мы прощались, Майсурадзе сказал:
– Даю слово, что через полгода ты будешь на Вижаихе.
И через пять месяцев радист северный, Костя Покровский, принес радиограмму: «Срочно шлите освобождение Шаламова Варлама Тихоновича».
Майсурадзе был секретарем Центральной аттестационной комиссии и уж,
Сказал, что не хочу работать по вольному найму в лагере, и уехал в Березники, где у меня были знакомства по прошлому году. Майсурадзе был крайне недоволен и резонно говорил:
– Я тебя освободил, а ты так неблагодарно поступаешь.
Я сказал, что всё это понимаю, но работать в лагере не хочу. Хочу попробовать поработать на воле. И уехал в Березники. В 1930 году троцкисты были уже не новость в лагере. А в 1931-м – тем паче. В управлении работал экономист Ходе-Долецкий с Урала. Были и другие, о чем говорил мне мельком Блюменфельд.
Еще на Березниках, еще до арестов и следствия, заместитель начальника управления Теплов вызывал меня и спрашивал, как мне живется. Начальники обычно думают, что каждый местный работник по приезде такого начальства должен сунуть ему пакет с доносом. Но пакет у меня не был приготовлен.
– Жалобы на начальника есть?
– Нет, гражданин начальник.
Теплов помолчал. Я тоже молчал. Потом спросил:
– Можно идти, гражданин начальник?
– Идите.
Этот Теплов приезжал тогда вместе с Берзиным. Берзину лагерь понравился. Однако после отъезда начальника Стуков вызвал меня:
– Получил выговор за тебя.
– За меня, гражданин начальник?
– Ну да, за тебя. Не умеешь стоять по швам, руками размахиваешь. Я просто привык, не замечаю, а припомнил – верно, размахиваешь.
Но я нашел заговорное слово. Я ему сказал:
– Шаламов – троцкист, что с него взять.
Мы посмеялись.
Говорил Иван Гаврилович Филиппов, начальник Управления Вишерских лагерей:
– Значит, хочешь уехать. Прощай, желаю удачи. Берзин хотел тебя взять на Колыму.
– Я, товарищ начальник, на Колыму – только с конвоем.
– Не шути плохую шутку, – сказал Филиппов.
Через шесть лет я был привезен с конвоем на Колыму и пробыл там семнадцать лет. Но не сделался суеверен. И Берзин, и Майсурадзе были расстреляны в конце 1937 года.
Лагерь уже раскинул сети. Следственные органы усилили наблюдение за троцкистами. Я не удивился, когда дверь каюты парохода «Красный Урал», на котором в октябре 1931 года я ехал в Березники вниз по Каме, с Вижаихи, раскрылась – и за порог переступил
– Ваша фамилия Шаламов, да? Я Элькин из Ленинграда.
– Нет, не имел чести.
– Вы один здесь?
– Один. Попутчица моя не едет, вывихнула ногу.
– Разрешите перебраться к вам, угостить вас портвейном. Правда, дрянной портвейн.
– Я не пью.
– Скажите мне, Шаламов, – зашептал Элькин, – вы – член ЦК комсомола?
– Я даже не комсомолец.
– Ну, – поморщился мой спутник, – вы же понимаете, о чем идет речь. Тайного ЦК?
– Ни тайного, ни явного. Мне сходить пора на этой остановке. Желаю счастья.
– Вы разве не до Перми?
– Нет, я до Дедюхина. Точнее, до Усолья.
Мы помахали руками друг другу.
Что мне дала Вишера? Это три года разочарований в друзьях, несбывшихся детских надежд. Необычайную уверенность в своей жизненной силе. Испытанный тяжелой пробой – начиная с этапа из Соликамска на Север в апреле 1929 года, – один, без друзей и единомышленников, я выдержал пробу – физическую и моральную. Я крепко стоял на ногах и не боялся жизни. Я понимал хорошо, что жизнь – это штука серьезная, но бояться ее не надо. Я был готов жить.
Главная моя задача – получение высшего образования – отодвигалась почему-то. Я вернулся к своей литературной ипостаси – поступил в журнал, в редакцию журнала, куда меня устроил Волков-Ланнит[ 8 ], знакомый мой по кружку Брика и Третьякова. Я понял тогда, что газетная работа, журнальная работа и работа писателя – разные вещи. Это не только разные уровни – это разные миры, и ничего нет вреднее для писателя, ничего нет противоположней, чем газетная, журнальная работа. Газетная школа не только не нужна писателю, – она вредна. Лучше писателю служить продавцом в магазине, чем работать в газете.
8
Волков-Ланнит Леонид Филиппович (1903–1985) – журналист, историк фотоискусства. В. Т. Шаламов познакомился с ним в кружке «Молодой ЛЕФ», которым руководил О. М. Брик.
Писатель – судья времени. Газетчик, журналист – только подручный политиков.
В лагере нет виноватых
Почему я не советовался ни с кем во всем моем колымском поведении, во всех своих колымских поступках, действиях и решениях? Из человеколюбия. Чужая тайна очень тяжела, невыносима для лагерной души, для подлеца и труса, скрытого на дне каждого человека.
Я боялся, что сообщенное мной ляжет тайной слишком тяжелой, поссорит меня с моими исповедниками, ничего не изменив в моем решении. Я не привык, не выучен слушать других и следовать их советам. Совет может быть и хорош, но обязательно плох тем, что это – чужой совет.