Високосный год
Шрифт:
«Очень порядочный человек был наш Иван Иванович Ефремов», – говорил один из них.
«Да, – отзывался второй, – сейчас таких уже и не осталось. Бывало, приедет как обычно с кабанчиком, в субботу или воскресенье, говорит мне, Михалыч, поруби хрюшку, голова твоя и ливер. Что ж, возьмусь. Никогда он не обижал нашего брата. А мясцо какое вкусное у него было! Я ему говорю, помню, Иваныч, ты чем свиней своих кормишь, шоколадом что ли? А он разулыбается, помню. У меня, говорит, свои секреты. Я в корм травы специальные добавляю. Вот как».
У Бегуна пот залил лицо, и
«Мужики, а какой это Иваныч, с большой родинкой на носу что ли?».
«Он, и ты его помнишь?».
«Помню, – ответил Бегун, – а где он сейчас?».
«Да говорят, вроде в тюрьму посадили за что-то».
Бегун развернулся и выбежал на улицу. Ему хотелось на свежий воздух. Отдышавшись, он направился в отделение милиции. Холл его выглядел точно так же, как и полгода назад, когда Бегун в последний раз был здесь. Только на входе сидел незнакомый ему сержант. Оглядев Бегуна, он с ноткой грубости произнес:
«Тебя кто вызывал? К капитану Сидорову?».
«Он уже капитан, – мелькнуло в голове у Бегуна, – с какой это кстати?».
А сержанту ответил:
«Я бывший сотрудник, оперуполномоченный Бегун, ну давай мне хоть Сидорова».
Сержант с недоверием посмотрел на собеседника, но взял в руку трубку телефона стал куда-то звонить.
Через десять минут, охамевший Сидоров, гнал Бегуна из отделения, постоянно повторяя:
«Ну конечно, конечно, ишь ты, допился до чего, пшел прочь, алкоголик, какой еще дед, какие мясники, какие свиньи, дело закрыто, а ты никто…».
И сержанту, дежурившему на входе:
«Вот этот еще раз появиться, в хату его оформишь за нецензурную брань в общественном месте и протокол судье, да на сутки его, а будет борзеть, по почкам…»
«Понял», – коротко ответил сержантик и, подбежав к Бегуну, грубо вытолкал его на улицу.
«На моей должности, сволочь сидит, пузо отъел, а еще не так давно обращался ко-мне по имени-отчеству», – размышлял Бегун, ковыляя в сторону дома. «Но дело ясное теперь, вот тот пазл в мозаике, что мне не хватало. Только что делать, что теперь делать?».
На следующий день Бегуна мучило сильное похмелье. Но на опохмел денег не было, все последнее вчера истратил.
«Пойду в сторону рынка, – решил бывший капитан, – может там какая шабашка есть на часок, вот и похмелюсь».
Тогда в округе Верхнего рынка всегда околачивались юнцы и забулдыги. Для них всегда была пятиминутная работенка. Где арбузы помочь разгрузить, где разобрать торговую палатку. За мелочь. Вот сюда-то и пришел Бегун с утра по раньше и стал медленно бродить по рынку. А вот и грузовик подъехал к овощному ряду. Груженный. Бегун пошел в его сторону, в надежде на предложение о подработке. Но вдруг сзади он услышал не громкое:
«Товарищ капитан…».
Не может быть, чтобы это меня, решил Бегун и продолжил путь. В это время чья-то рука дотронулась до его плеча, а голос повторил:
«Товарищ капитан, постойте».
Бегун повернулся и увидел перед собой бледную женщину во всем черном. Он не узнал ее, а она продолжила:
«Я Агафонова, помните
И он вспомнил. Но как она была сейчас не похожа на себя. Сильно похудела, а на лице был видимый отпечаток горя.
«Я больше не милиционер, мадам, и немного тороплюсь. Как у вас дела? Ужасная была история, сочувствую вам… Мне пора».
Бегун уже было развернулся, чтобы отойти от нее, но тут он расслышал еще одну фразу от женщины:
«Паша умер…».
Бегун вновь повернулся к ней, подошел ближе и тихо произнес:
«Возьмите водки».
Женщина кивнула, и они пошли уже вместе.
«Пойдемте ко-мне, – сказала она, – я все возьму, мне нужно поговорить с вами».
Заинтригованный Бегун молча кивнул. Ему не очень-то хотелось идти в ее мрачный дом, уж точно в котором до сих пор живет скорбь, но повиновался.
Молча куря на кухне, уже которую сигарету перед начатой бутылкой, он слушал неторопливый рассказ Марии и не перебивал. Она пила чай с желтой от кофеина чашки, а ее речь струилась спокойным потоком, без эмоций. Но какая в них была трагедия. Всей ее разрушенной жизни:
«Помните ту торговку билетами? Она тогда во время обыска прокляла моего мужа, сына и всю мою семью? Муж мне рассказывал. Вы же тоже были там? Сразу после этого умер Константин. Она хотела сначала забрать у моей семьи выигранную нами машину, а когда не вышло, она забрала моего мужа. И прокляла на вечные скитания его душу. Знаете, я разговариваю с ним иногда».
Бегун молча осушил очередную стопку. Агафонова, горько улыбнувшись, продолжала:
«А два месяца назад умер мой сын. Врожденный порок сердца, о котором мы ничего не знали почему-то. Врачи сказали, что так бывает… Дочь сейчас живет с моей матерью. Ей там лучше. Тем более, что она боится, когда приходит Константин. Мать говорит, что я схожу с ума. Но это не правда. Она же не знает, что я пережила тогда и переживаю сейчас. Я только один раз вызвала душу мужа. На сороковой день с помощью заклинания, которым научила меня соседка. После этого он стал приходить сам. Каждую ночь. Это он сказал мне пойти сегодня на рынок, где продавали его костюм, и встретить вас».
Почему-то ее идиотская, как казалось Бегуну, история, имеет какое-то рациональное зерно, все же думалось ему.
«Может потому что я выпил на старые дрожжи и успел захмелеть?», – подумал бывший капитан. Мария же продолжала:
«Он говорит, что в городе по-прежнему продолжают раскапывать могилы, снимать с покойных вещи, а их самих скармливать свиньям. Он сказал, что вы все знаете. А сколько их-то, батюшки, съеденных… Один раз Константин показал мне. Ночью они приходили все. Видите за окном детскую площадку? Она вся была в искусанных голых мертвецах. Только я могла их видеть. Они были повсюду. Десятки и десятки неповинных людей. Они теперь взывают об отмщении. Все. И Константин. Вы взялись тогда за это дело, но оно не законченно. Вы для них служитель закона и по-прежнему капитан милиции, к которому они взывают. Так сказал мой муж. Все что будет нужно, я сделаю. И машину нашу возьмите, если нужно. Но нужно действовать прямо сейчас».