Виталий Обедин Слотеры. Песнь крови.
Шрифт:
Чтобы одолеть самого себя, улучшенного к тому же дьявольским колдовством Мастера Плоти, к примеру, и вовсе потребовалось сыграть в ящик. Спасибо Аните и старине Кэру, которые быстро сориентировались и не только отбили меня у Дагдомара, но и практически вылепили заново.
И все же Костяной Жрец был так близко, что его сухая мертвая длань оставила на мне свой отпечаток.
Я всегда мнил себя готовым к встрече с ним и оттого не боялся заступить дорогу ни одному чудовищу. Полагал, будто мне просто неведом страх смерти – такой, какой испытывают другие.
На
Оказывается, раньше я просто подспудно чувствовал, будто не по зубам смерти. Где-то внутри таилась уверенность – что бы ни случилось, я все равно выберусь… успею в последний момент, используя грани своего странного Таланта. А теперь, когда не успел, многое изменилось.
Единожды побывав по ту сторону бытия, начинаешь понимать – к такому нельзя быть готовым. Можно стерпеть боль и превозмочь слабость, но умереть еще раз?
Возвращаясь мыслями к пережитому, я задавал себе один и тот же вопрос – хватит ли у меня теперь пороху, чтобы снова стать тем самым Сетом Слотером по прозвищу Ублюдок, который готов спуститься и в саму Преисподнюю, если это потребуется, чтобы выполнить свою работу?
Страх.
Не мимолетный, вызванный внезапной угрозой или же атакой какого-нибудь жуткого монстра. Другой.
Постоянный.
Мерзкий, жадный, ледяной и липкий паразит, сосущий душу. С ним трудно сжиться. О, теперь я много лучше понимаю смертных, которые вынуждены уживаться в Уре с такими непредсказуемыми соседями, как дети Лилит.
Кровь и пепел, как же сложно подобрать слова, чтобы описать собственное воскрешение. Возвращение в починенное тело похоже на… не знаю… на возвращение домой старого ветерана.
Вот ты переступил порог и вошел в дом, который оставил много лет назад.
Постоял, свыкаясь с ощущениями, вбирая в себя окружение, запахи и эмоции домочадцев. Потом пересек комнату, привычно сел за стол – на свое место, во главу, смотришь по сторонам и понимаешь, что узнаёшь и в то же время не узнаёшь жизнь, в которую вернулся.
Кажется, что многое изменилось, но на самом деле основные изменения произошли в тебе самом. Та жизнь, что ты вел прежде и оставил, дабы взяться за мушкет и шпагу, менялась куда меньше, текла своим чередом, в то время как тебя бросало из порохового дыма и пламени битв в угар грабежей и насилия на горе побежденным. И теперь, вернувшись, ты чувствуешь себя здесь отчасти чужим. Пришельцем из другого мира, более сурового и яркого, сотканного из запаха крови и железа, наполненного муштрой и жестокостью, пронизанного безумием битвы и страхом ее ожидания…
Какое-то время ты просто не знаешь, как быть, как себя вести.
Как вписать себя в этот устаревший и потускневший мир.
После подлой пули, пойманной в брюхо, я провалялся в постели меньше трех недель.
После гибели в битве с Мастером Плоти прошел почти месяц. При этом на теле не осталось никаких заживающих ран еще в Кэр-Кадазанге, а силы вернулись уже на третий день. Что с того? На меня просто накатила жуткая апатия.
Не хотелось двигаться, говорить, видеть чужие лица. Будучи почти убаюканным
Таннис подобное поведение заметно беспокоило, а то и вовсе пугало. Она привыкла, что ее мужчина ведет себя совсем иначе. Пытаясь вернуть мой интерес к происходящему вокруг, полуэльфка старалась растормошить меня как умела: тянула за руку на прогулки, становилась дикой и ненасытной, а затем высокомерной и неприступной, исчезала на сутки-другие и появлялась под утро, пахнущая вином, растрепанная, с блуждающим взглядом.
Смешно. Женщина, неспособная ревновать, пыталась пробудить ревность.
Впрочем, я не смеялся.
Мне было все равно. Не хотелось даже никого убить.
Однажды она вываляла мои пистолеты в грязи и швырнула в кровать, видимо надеясь, что меня охватит ярость или я возьмусь их чистить и привычный ритуал выведет меня из ступора. Не вышло ни того, ни другого.
Я свалил их на пол и ногой запихнул под кровать.
Наконец Таннис устала от бесплодных попыток, и ее саму окутала осенняя меланхолия, так свойственная эльфийской крови. После этого мы стали прекрасно уживаться, находясь рядом, ничуть не отягощая друг друга своим присутствием.
За это время Джад приходил трижды. Я запретил Таннис открывать ему дверь и на всякий случай подпер ее креслом – на замки-то ему плевать. Племянник не смутился и дважды проникал в дом одному ему известным образом. Оба раза я без разговоров выставлял его за шкирку вон, точно нашкодившего кота. На третий раз Джад по-настоящему обиделся и в отместку полночи исполнял под окном непристойные куплеты в мой адрес, время от времени швыряясь в закрытые ставни пустыми бутылками.
Морту хватило одного визита. Он, в общем, и сам не знал, что сказать и зачем пришел. Что-то мямлил про Веру.
Потом дважды за один день прибегал чем-то крайне обеспокоенный Дэрек Попрыгунчик, счастливо – то есть без вреда как для себя, так и для Кэра, – извлеченный из арсенала замка. Он так долго мямлил какие-то глупости, пересказывал последние события в Кэр-Кадазанге, не решаясь приступить к цели своего визита, что вконец утомил меня. Я выгнал его прежде, чем маленький племянник собрался с духом. Должно быть, снова хотел подрядить меня на какую-нибудь сомнительную охоту за старинными артефактами или редкими алхимическими ингредиентами.
Не интересно.
Из старших Слотеров не обеспокоился ни один, включая патриарха (от Эторна дождешься благодарностей, как же). А может, оно и к лучшему, учитывая, что проявлять героизм и спасать вотчину клана мне потребовалось исключительно из-за глупости собственного отпрыска.
Вера тоже не пришла. Да она и не могла прийти в дом, который я делил с другой женщиной. Зато от нее доставили письмо.
Я долго держал в руках шершавый конверт, ощущая исходящий от него тонкий запах духов, а затем бросил в камин, не распечатывая. Не думаю, что там было много слов, – меж нами все слишком сложно, чтобы это могла выразить бумага.