Витаскоп
Шрифт:
Кому это вообще нужно и зачем? Что является истинной жизненной ценностью? Как это понимают люди разных сословий, возрастов, профессий и образования? Кто в этом обществе более ценен, а кто менее? Можно ли кем-то пожертвовать для блага «нужных и ценных» людей, или это аморально? Кто из должностных лиц и как пользуется своим жизненным ресурсом? Может быть, они потратят свою жизненную энергию впустую, если им её перекачать?
Вопросы, вопросы… Мнения, мнения…
Глава 9. Творческие дискуссии.
Разговоры на спорную тему активно шли и в творческой среде.
– Послушайте, коллега, неужели вы всерьёз полагаете, что имеет смысл омолаживать вас, поэтов? Неужели вы по-настоящему думаете о своей общечеловеческой ценности? Это ведь нонсенс! Какой-нибудь поэтишка напачкает два-три стишка на бумаге и уже считает себя знаменитостью. Эко вас, однако, распирает от ощущения собственной значимости. Скромнее надо быть, коллега. Скромнее! Какой литературный вес может быть у произведения на двух листиках? – Начал дискуссию прозаик серьёзного вида, в очках и с небольшой аккуратной бородкой, со значком Союза писателей на левом лацкане.
– Да уж нет, уважаемый. Это вам надо быть скромнее. Это точно. Уж чем вы, прозаики, отметились перед человечеством, так это длиннотами своих описаний, многотомностью скуки, нудными нравоучениями. Читать прозу – тоска зелёная! Весома ваша работа как макулатура, в килограммах. Это да! Сборщики макулатуры вас ценят, но не человечество. Сдайте несколько томов своей нетленки в макулатуру, и вам – может быть, при достижении достаточного веса – выдадут талончик на покупку чего-нибудь поистине ценного из литературы. Ну, например, стихов Пушкина. Вот был бы жив Пушкин, так его-то и стоило бы омолодить. Невозможно технически, к сожалению. – Так ответил прозаику человек с тёмными бакенбардами и кудрявыми волосами. Своё внешнее сходство с великим поэтом он осознавал достаточно определённо и частенько пользовался им для подражания.
– Пушкин? Это тот, у которого «краткость – сестра таланта»? Или что там у него? Я бы умер в нищете, если бы писал кратко. Всё короткое – это чепуха и неформат. Не стоит внимания.
– Краткость – сестра таланта, это у Чехова. А он из прозаиков, между прочим. Не надо показывать свою невежественность. Будьте серьёзнее!
– Да уж, мы-то люди серьёзные, стишочков не пишем. Не вздыхаем, глядя на луну, на ямбы-хореи не молимся, за рифмой не гонимся.
– Ох уж, эта ваша нерифмованная дребедень. Ни чувства передать, ни песню сложить. Не то! Не понимаю. – Поэт уже выходил из себя и говорил сердито и громко.
– Да вам, коллега и не надо ничего понимать. Найдутся специалисты и всё поймут без вас. Знаете, что сказал по этому поводу Борис Стругацкий? «Писатель – это не тот, который пишет, а тот, которого читают», - вот на что нужно ориентироваться! Коллега! – Писатель в свою очередь перешёл на хриплый крик.
– Что же вы, коллега, всё пытаетесь меня поразить и удивить своими объёмами и весом произведений? Хоть ценность настоящей литературы в килограммах и не измеряется, но всё же … Мой-то килограмм поэзии поценнее будет вашего килограмма прозы. Уж так-то!
– Вот уж сейчас удивили. Да как же вы, сударь, сможете из своей поэзии набрать целый килограмм? Может,
– А вот тут уж не позволю. Я – да будет вам известно, любезный – плагиатом не пользуюсь. Никогда! Как на мой вкус, плагиат – это как доедать с чужой тарелки… Фу! Не моё! Неприлично доедать с чужой тарелки, даже вкусное. Готовьте сами свою еду!
– Еду? Какую еду? Ваши ориентиры мне вообще не понятны.
– Мой ориентир – это поэт, который «памятник себе воздвиг нерукотворный».
– Воздвигайте, воздвигайте…
Стук резко поставленного стула, хлопанье дверьми – вот звуковое сопровождение страстной «творческой дискуссии деликатных интеллигентов».
Споры не утихали и среди работников мольберта. Художники стояли перед картиной в галерее и спорили о своём. На картине было изображено Что-то. Эмоциональность разговора слышалась в каждой фразе:
– О, Боже! Что это? Что это вообще такое? У меня ощущение, что вы вчера впервые взяли в руки кисти. Никакого чувства цвета. И вот эту работу вы считаете ценной? И себя вместе с нею? – Резко высказался импрессионист, сделав эффектный жест правой рукой вокруг картины. Ладонь этой руки, по обыкновению многих художников, была заметно выпачкана синей краской, что свидетельствовало об увлечённости творческой натуры. Ультрамарин так плохо отмывается.
– Позвольте, не согласен с вашей иронией. Именно эта работа и является ценной, как и стиль в целом, как и автор лично. Уверен! – В таком же резком тоне ответил абстракционист, сделав жест левой рукой с ладонью, выпачканной жёлтой краской. Он тоже имел увлечённую творческую натуру и знал об обыкновении многих художников. Кадмий тоже плохо отмывается, как и ультрамарин.
– Коллега, о чём вы говорите? У меня такое ощущение, будто вы хотите меня просто оскорбить. Меня, последователя Ренуара? Всем известно моё тонкое, изысканное чувство колорита. А что вы мне показываете? Это же отвратительное цветовое решение! Так же невозможно.
– Причём здесь вообще цвет? Линии и ассоциации – вот что здесь!
– Ну, ведь всем же известно и моё тонкое, взвешенное чувство композиции. А что у вас? Какой-то круг посредине? Как это пошло! Мне даже трудно находиться рядом! Никакой перспективы, никакой глубины. А где воздух, где воздух? Импрессия – вот основа всего в живописи. Впечатление – вот что надо передавать на полотне.
– Не вам, импрессионистам, рассуждать о композиции. И я бы вообще не советовал вам говорить о композиции с вашим чувством линии. Мой рельеф мазка вам непонятен, как и недоступен весь смысл самой простой абстракции. Вам что чёрный квадрат, что красный круг – всё одно, всё недоступно. А передавать на полотне нужно исключительно высший смысл, не связанный с вещами и предметами, ассоциативный в чистом виде! Только его!
– И вы хотите вот это представить на конкурс? На соискание права на продление жизни? Это самонадеянно, как минимум.