Витим Золотой (Роман 2)
Шрифт:
– Да, да, понятно, - кивнул Василий Михайлович.
– Вмешиваться в забастовку опасно, места лишишься, а то и головы, подхватил Лебедев.
– Они будут лавировать, менять курс.
– В том-то и дело!
– Черепахин и Кондрашов засмеялись.
– Ладно, дорогие друзья. Господ меньшевиков мы на время оставим в покое, - предложил Кондрашов.
– Давайте подумаем, как лучше организовать стачку, чтобы наверняка добиться успеха, а самое важное - взять на себя политическое руководство и, разумеется, всю полноту ответственности, товарищи. Пора нашего младенчества кончилась.
– Да уж само собой, не дети!
–
– Архип, голубчик ты мой!
– Кондрашов встал и шагнул навстречу.
Они долго молча тискали друг друга и не прятали влажно блестевших глаз.
– Как липаевцы, товарищ Буланов?
– спросил Черепахин.
– Поднялись, Георгий Васильевич, как один. Теперь надо шевелить главные - феодосиевцев и надеждинцев, а потом уж подадимся в Дальнюю Тайгу, - ответил Архип. Под Дальней Тайгой подразумевались прииски Олекминского округа: Тихоно-Задонский, Архангельский, Радостный, Рождественский и другие, расположенные отдаленно на реке Ныгри и ее притоках.
– У тебя, Архип Гордеевич, рука легкая, тебе туда бы и поехать, сказал Черепахин.
– Согласен. Как старый бродяга, люблю буйный костер. Пишите, махну хоть на Камчатку, - ответил Буланов.
– Надо спешить, дружок, - сказал Кондрашов.
Ощущение того, что они, небольшая группа ссыльных большевиков, оказались в центре исключительных событий, обязывало к действию. На этой встрече предварительно было решено, не теряя времени, разослать своих людей на все прииски, чтобы они связались там с другими ссыльными большевиками и возглавили все движение. Во всех примкнувших к забастовке поселках необходимо было срочно создать стачечные комитеты, организовать сбор средств для оказания помощи неимущим рабочим; для постоянной связи со стачечными комитетами избрать старост и делегатов на общее собрание представителей всех бастующих приисков, где должно быть создано центральное бюро для общего руководства всей забастовкой. Во избежание ареста решили пробираться с большой осторожностью, разными путями и малыми группами. Лебедев отправлялся в Надеждинский, Черепахин, Кондрашов и рабочий Федор Аладьин на Феодосиевский.
Рано утром 2 марта Черепахин и Аладьин вышли с Васильевского на лыжах. Кондрашов с Булановым, заночевав у Матрены Шараповой, отправились чуть позднее. В Феодосиевском они должны были распрощаться. Буланов должен был ехать с якутом Поповым на собаках в Дальнюю Тайгу.
Мартовский день был ясным, но еще коротким и холодным. Хорошо накатанная дорога шла по реке Бодайбо. По берегам стыла в сугробах тайга. Лыжи скользили легко и ходко. Вскоре показался поселок Каменистый. Здесь жандармы уже были настороже. Недалеко от казармы Черепахина с Аладьиным встретили полицейские и потребовали показать документы. В связи с разыгравшимися событиями Черепахину, состоявшему на особом полицейском учете, пришлось перейти на нелегальное положение. Он только сегодня утром взял чужой паспорт на имя Гуляева, изучить который не успел, и мог сразу же провалиться. Положение на первых же шагах создавалось самое критическое. Если бы его схватили, то продержали бы в тюрьме до конца забастовки, и рабочие лишились бы одного из главных руководителей.
– Скажи, что я Плотников, - успел он шепнуть Аладьину.
Придерживая болтавшуюся на боку казачью шашку, к ним медленно подходил полицейский.
Черепахина,
– Кто такой?
– когда Черепахин предстал перед очами урядника Тихонова, спросил тот.
– Плотников, - ответил Георгий Васильевич.
– Кем работаешь?
– Буровым мастером в ночной смене...
– В Феодосиевский зачем идешь?
– В гости к дружку...
– Смотри у меня, ежели врешь!
– Тихонов погрозил коротким толстым пальцем, пригладив тощие усишки, начал крутить ручку телефонного аппарата. Пока справлялись о Плотникове из ночной смены, продержали до сумерек...
На Феодосиевский прибыли в десять часов вечера, обойдя полицейские посты, проникли в Муйские рабочие бараки, где размещалась группа забойщиков золотоносных шахт. С большими предосторожностями собрались в раздевалке. Все забойщики, как на подбор, люди были крепкие, сильные.
– Правда, что андреевские бастуют?
– спросил Александр Пастухов. Он выдвинулся своей высокой фигурой вперед. За ним стояли забойщики Петр Корнеев и Иван Кудрявцев.
– Не только андреевские.
Черепахин рассказал, что стачкой охвачены восемь Приисков, кратко объяснил, почему прекращена работа.
– Это дело!
– крикнул Корнеев.
– Ну а мы как?
– круто повернувшись к товарищам, спросил Александр Пастухов. Чувствовалось, что он тут у них за вожака.
– А мы что, хуже других, что ли?
– снова крикнул Корнеев.
Его дружно поддержали. Голоса рабочих становились все громче.
Вскоре пришли Кондрашов с Булановым, а с ними ссыльный студент Московского университета Николай Шустиков. Они принесли свежие новости: к забастовке примкнули еще несколько приисков. После этого сообщения рабочие единодушно заявили, что к работе завтра не приступят.
– А как быть со второй сменой?
– спросил Кондрашов.
– Надо всех предупреждать и уговаривать, - ответил Пастухов.
– Мы разойдемся по казармам сразу же после собрания и начнем действовать, добавил он.
– Добро!
– Внимательно поглядывая на кучку рабочих, приготовившихся к ночной смене, Кондрашов спросил: - А ночники что думают?
Ночники смятенно, неловко молчали. Трудно было ломать привычную жизнь. Да и за семьи было тревожно. Василий Михайлович хорошо понимал это.
Вперед выступил высокий, худощавый рабочий. Брезентовая роба висела на нем кулем. До этого он горячо ратовал за забастовку.
– Вяльцев я, Севастьяном меня зовут. Мы не против, паря. Мы ить не отщепенцы какие, но детишки у нас у многих опять же!
– Вяльцев, опустив голову, мял в руках ушастую шапку.
– Продукты будем получать по заборным книжкам, - сказал Пастухов. Разочтемся потом, ну и пособие также будет.
– А вдруг нас всех поувольняют?
– повернувшись к Пастухову, спросил Севастьян.
– Всех не уволят - заменить некем, - сказал Черепахин.
– Пригонят каторжных, как в тот раз, - усомнился Вяльцев.
– Нет, браты, куды нам супротив Белозерова, куды!
Он нервно мял огрубевшей рукой пересохшую, дыбом торчавшую на плечах робу бог знает какой давности, испытывая в то же время странную, облегчающую радость: может, перетерпится, утихомирится и все останется так, как было?..