Витражи резных сердец
Шрифт:
Говорят, в Бастионе каждая старая улица проклята по-своему. Говорят, здесь кроется по десятку древних зол в каждом черном переулке. Люди вообще много говорят, в особенности о том, чего не понимают.
Но этот город и правда не желал им добра.
Торн чувствовала себя здесь так, как не чувствовала нигде и никогда. Она почти готова сказать, что Бастион ощущается для нее домом, но она не знает, что такое «дом» на самом деле. Она убегала сюда практически каждый день, в эти темные кварталы, туда, где никто ее не найдет и не будет искать. Здесь ей… спокойно.
Она знает, почему. Почему Бастион
Она видит его душу. Такую же темную, как и у нее, полумрак в свете прогорающей свечи. И он видит ее, и забирает ту беспомощность, что пустила корни в ее сердце. Порой она терялась в этих проулках, похороненная в его мертвой тишине. Закрывала глаза, пойманная в бесконечную паутину вязкого прошлого, переплетающего воздух. Здесь, в темноте вечного Бастиона, луна отвечает на ее взгляд, а звезды следят за ней голодным взглядом.
Здесь, в глубинах Бастиона, она в своем хищном мире, где больше не нужно притворяться. И тогда она открывает глаза по-настоящему и видит скрытое прошлое каждого маленького закутка.
Она видела Врата Воров, титанически-огромные изваяния, разделяющие Бастион напополам. Рядом с этими гигантскими могильными плитами любой ощущается песчинкой в чьем-то неряшливом и запущенном каменном саду. Торн может забываться на долгие часы, изучая вязь рисунков на Вратах Воров. Как в детстве играли они с Майли, она почти готова придумывать, что эти плетения на самом деле – буквы, и все здесь рассказывает какую-то вечную историю.
Она видела загадочный замкнутый двор. Никакой из домов не был жилым, а все внутренние стены оказались витражами тонкой работы. С узорчатых разноцветных стеклышек на Торн смотрели розы, кленовые листья, тонкие плетения, но даже ее зрение не давало разглядеть все в такой темноте. Она видела аллею, уставленную старыми сколотыми статуями, как деревьями. Вместо осыпавшихся крон – оружие наизготовку, вместо стволов – тела в затертых доспехах, на которых не различить узора мастера. Вглядывалась в сбитые лица и искала что-то, что могла узнать, но видела только воспоминания камня о некогда четких точеных лицах. Эти черты вразлет, штрихи обезумевшего от вдохновения творца, эти пропорции и острые уши. Аллея реликтовых воинов.
Бесконечно боясь кровожадных монстров из темного леса, каждый начинает жизнь, читая сказки о реликтовых принцах. Торн их тоже читала. О Баелорр, чьи глаза – выжигающие солнца, чье дыхание – чума, кто проливал реки крови только чтобы насладиться ее запахом. О Дейорайне Даэлветхе, принце, выкованном в золотом огне, повелителе света в бесконечной тьме лесов. Три сказа Эрина, полные печали: о прекрасных Биеранне, сраженном копьем из когтя бога Расгарексара; Люичаре, превращенном в гончую и загнанном как дичь; Аелисаре, младшем, но хитром, догадавшемся попросить помощи у врага…
Она читала все эти сказки. Была очарована ими в детстве, как и все остальные. Сейчас, теряясь в неразгаданном прошлом Города-Бастиона, она будто терялась в собственном детстве – там, где все только начиналось.
Иногда она не возвращалась ночью домой. Хорра спросила ее как-то, не влипла ли она в неприятности, не придут ли за ней стражники. Больше Хорра не интересовалась.
Семья, да?
Иногда Торн задавалась мыслью, что, может, она
Сегодня она исследует те самые дворы, которых избегают даже местные. Черные, закрытые, загадочные, нежилые. Город пугает чужаков, но они все равно засыпают его, как муравьи, и не устают переделывать под себя, а самого сердца все равно избегают.
Торн всегда чувствовала себя чужой. Везде, но не здесь. И сердце этого города, не принимающее больше никого, может принять ее, разве не так?
Разумеется, так. Бастион понимает ее. А она может оценить те его закутки, которые отвергают остальные.
Проулки разные, но непроглядные, все как один. Она сбивает обувь, взбираясь по крутым улицам вверх практически бегом, натыкается на тупик. Стены со сколотой краской такие неровные, что рядом с ними страшно даже дышать, только бы не обрушить, и она сворачивает прочь, обходит квартал дугой. Двигается почти бесшумно, только мелкие лужи в выбитых камнях старой дороги шлепают, когда она бежит к другому стыку заброшенных домов. Здесь нет ни души, что-то кажется ей неправильным, диким, но она слишком поглощена исследованием, чтобы понять наверняка.
У одного из домов окно не заколочено, затянуто каким-то мутным пузырем, и Торн нужно сильно сосредоточиться, чтобы разглядеть что-то на той стороне. Но она видит какие-то очертания и от этой мысли ликует – она поняла, в чем дело. Она не может найти вход в этот двор с улицы, потому что с улицы туда не войти. Он – для бывших жителей домов. Туда можно попасть только через сам дом.
Она некоторое время ходит кругом, выбирая подходящую дверь. Все заперты, некоторые еще и перекрыты чем-то снаружи. Высадить стекла у нее тоже не выходит. Попытка взобраться на крышу провальна, даже ей не хватает ловкости. Крыши и стены скользкие, покрытые мхом и мокрые от дождя.
Торн не собирается сдаваться. Ей просто нужны ее отмычки, и…
– Ты уверена, что тебе именно сюда надо вломиться? По ощущениям, тут можно украсть максимум убитый труп мертвой крысы. Закоченевший. Мумию трупа!
Молли. Она почти всегда рада слышать Молли, только вот до чего же талантлив он в том, чтобы приходить не вовремя.
– Чем болтать, – спокойно отвечает она, рассматривая хлам у одной из дверей, – лучше бы помог. Как думаешь, тут получится взобраться на крышу?
Молли хмыкает, накручивая косу на руку. В желтых глазах – сосредоточенный интерес.
– Сомневаюсь, Торн. Хлипковатые перегородки. А от чего тут баррикадировались?
– Баррикадировались? – непонимающе переспрашивает она. Смотрит по-новому.
Двор, окруженный домами. Все покинуты, все заколочены так, что не попасть внутрь. Некоторые двери засыпаны снаружи балками, бочками, телегами. Это было очень, очень давно. Все уже разваливается.
Тем интереснее.
– Я вообще не понимаю, что ты тут забыла? – Молли ежится. У него рубашка нараспашку, чтобы все видели, насколько он в форме. Сейчас, правда, он кутается, сутулится, будто хочет казаться меньше. – Это ж помойка какая-то.