Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы
Шрифт:
Наиболее показателен тот факт, что Аросеву совсем не надо было детально аргументировать такие притязания на международную культурно-политическую гегемонию. Он вводил их в свои предложения почти мимоходом — политически выгодная декларация, не требовавшая специальных пояснений. По-видимому, уже тогда эту исходную посылку разделяли как партийные интеллектуалы, работавшие в культурной дипломатии, так и партийное руководство.
По сути, эти гегемонистские амбиции подразумевали некоторую степень прямого взаимодействия с Западом и тем самым продолжали оптимистическую традицию отношений с внешним миром. Однако в середине 1930-х годов, на самом пике советского международного успеха, давняя обратная тенденция — взгляд на иностранцев как на нечто пагубное, опасное — стала набирать силу. Мощнейшим актором, старавшимся сократить международные контакты из-за угрозы государственной безопасности, оставался НКВД. Начиная с 1935 года Н. Ежов, который через два года станет главным исполнителем Большого террора, строил козни против тогдашнего главы НКВД Ягоды, став фактически высшим надзорным над «органами». Ежов заменил и Кагановича (до того времени второго после Сталина деятеля в руководстве) в ряде комиссий Политбюро и получил контроль над организацией основных политических кампаний. С самого начала Ежов основывал свое восхождение на разоблачениях
Кампания по усилению бдительности, возглавленная Ежовым, проводилась в широком контексте политики, призванной сократить число иностранцев на территории СССР. Это были такие меры, как ликвидация отдельной системы снабжения иностранцев (Инснаба), еще большее ограничение свободы передвижения по стране, дальнейшая изоляция иностранной печати, торговли и дипломатических представительств, а также понуждение иностранцев, постоянно проживавших в стране, к принятию советского гражданства. Тогда же был закрыт целый ряд «интернациональных» академических и литературных учреждений, обучавших иностранных коммунистов или левых либо дававших им работу, в том числе (в 1936 году) Коммунистическая академия и (в том же году) Коммунистический университет национальных меньшинств Запада им. Ю.Ю. Мархлевского. Эта кампания аукнулась и «Интуристу», который уже в 1935-м столкнулся с ограничениями на выдачу виз иностранцам и подвергся чистке от «чуждых элементов»{895}.
Одновременно с тем, как интернационалистский пыл, охвативший сторонников республиканцев в гражданской войне в Испании, достиг в СССР пика, начались партийные кампании по реабилитации некоторых дореволюционных исторических деятелей, имевшие русский националистический подтекст. Получая в 1935–1936 годах столь противоречивые сигналы, даже сообразительные советские функционеры с трудом различали направление партийного курса{896}. В середине 1930-х годов двойственное восприятие иностранцев проявилось с новой силой и в советской культурной продукции как таковой, ведя, согласно недавним исследованиям советского кинематографа, к тиражированию двух диаметрально противоположных образов. С одной стороны, это была фигура сочувствующего иностранного гостя, просвещенного и готового к обращению, — кульминации данная линия достигла в фильме Григория Александрова «Цирк» (1936). С другой стороны, в 1930-х заметно участились изображения иностранцев в качестве злодеев и тайных агентов иностранных разведок. Бдительность против шпионов стала постоянной темой не только в массовой культуре, но и в культурной дипломатии. Уже в марте 1935 года Аросев (не столь важно, верил он сам в свои слова или нет) упоминал в письме к Сталину о возросшей вероятности проникновения в СССР иностранных шпионов под «дружественной маской»; у Александра Яковлевича это был лишний довод в пользу привлечения в ВОКС более квалифицированных кадров{897}.
Аросев остро нуждался в сильных покровителях, но оказался заложником ситуации, когда принятие решений по международным инициативам становилось все более централизованным, сосредотачиваясь в ЦК и НКВД. Возродилась волокита — добиться одобрительной резолюции высокопоставленного чиновника вновь стало очень трудно. В 1936 году даже на заурядные мероприятия ВОКСа, такие как лекции английского историка искусств, чей приезд был уже одобрен НКИД, требовалась специальная санкция ЦК. Пока «известный и весьма влиятельный английский экономист» Джон Мейнард Кейнс, рекомендованный ВОКСу советским послом в Великобритании Иваном Майским, готовился к выступлению в Москве в августе 1936 года, Аросеву нужно было получить разрешение ЦК даже на то, чтобы дать аудитории указание обходиться с лектором вежливо, как бы в «лайковых перчатках», и не вступать в резкую полемику, когда дело дойдет до вопросов{898}.
Кампанию против иностранных влияний, начатую Ежовым в 1935 году, сцепило с культурной политикой 1936–1938 годов стремительное возвышение одного из лидеров кампании против формализма — Платона Керженцева. Как и Аросев, он был старым большевиком, интеллигентом космополитической ориентации, с дипломатическим опытом. Однако если Аросев был сталинистом-западником, желавшим соединить советскую культуру с европейской, то Керженцев недвусмысленно связывал себя с отстаиваемыми НКВД интересами безопасности на культурном фронте. Он стал главным разработчиком антиформалистской кампании, начавшейся с сенсационной критики оперы Дмитрия Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда» в его, Керженцева, анонимной статье, опубликованной в «Правде» 28 января 1936 года под заголовком «Сумбур вместо музыки»{899}. Тем самым он способствовал повороту к воинствующей тенденции на культурном фронте, оттолкнувшему западных интеллектуалов, которые ранее проявляли интерес к советскому авангарду. Возвышение Керженцева, будучи отчасти следствием кампании против формализма, наносило удар по Отделу культурно-просветительской работы ЦК ВКП(б) в интересах возглавлявшегося этим чиновником Всесоюзного комитета по делам искусств при СНК. Влияние же Комитета росло потому, что Керженцев играл первенствующую роль в сфере, важной для культа Сталина, а именно — руководил унификацией кинематографических и сценических образов вождя. Как показал Л. Максименков, союз Керженцева с органами госбезопасности привел его к ряду тактических ошибок, стоивших ему в конце концов карьеры. Например, он нередко выступал против заграничных поездок деятелей культуры. Однажды он пытался наложить вето на участие советской труппы в балете на тему Парижской коммуны — представлении, важном для советской культурной дипломатии именно в эпоху Народного фронта. Сталин, однако, не поддержал его{900}.
В это время Аросев попал под перекрестный огонь как раз в связи с вопросом о поддержке ВОКСом заграничных поездок и культурных обменов. Керженцев утверждал, что Аросев раздавал безответственные обещания деятелям искусств насчет советского участия в европейских выставках, не согласовывая своих обещаний предварительно с ним, Керженцевым — новым брокером политического влияния. Обороняясь, Аросев столь же запальчиво говорил об успехах ВОКСа на
75
Выражение заимствовано из подзаголовка книги: Максименков Л.В. Сумбур вместо музыки.
В первой половине 1936 года преследования членов партийной оппозиции резко усилились, а в августе разразился первый показательный политический процесс. В этих условиях и при прочной идеологической связке врагов внутренних с внешними положение тех, кто работал в сфере международных дел, стало особенно уязвимым. Контроль ЦК над ВОКСом ужесточился. В мае 1936 года Аросев, отвечая на запрос об иностранцах, «враждебных СССР», послал Ежову списки всех зарубежных гостей, приглашенных ВОКСом в предыдущем году. В отдельном письме Аросев взывал к своему боевому товарищу по Гражданской войне лично: «Вся обстановка, как и прямые партийные директивы, связанные с усилением бдительности в наших культсвязях с заграницей, как Вам известно, требуют от меня самого точного согласования почти каждого мероприятия ВОКСа с ЦК, Наркоминделом, НКВД и другими организациями». И добавлял: «Именно от Вас исходил ряд указаний мне, связанных с усилением бдительности, для предупреждения попыток использования ВОКСа враждебными элементами»{902}.
Задолго до начала массовых репрессий Аросев почувствовал на себе стягивающуюся петлю «недоверия». В политические дела вмешались и личные обстоятельства: в середине 1930-х годов вторая жена Аросева Гертруда Рудольфовна Фройнд стала для него источником проблем. Аросев женился на этой чехословацкой балерине еврейского происхождения, бывшей на двадцать лет моложе его, когда работал в Праге. Она приняла советское гражданство, но продолжала в середине 1930-х часто ездить в Прагу, к матери. Аросев заметил, что его связь с «иностранкой» рождает подозрения. Ксенофобская реакция на его брак с Фройнд еще больше усилила тревогу Александра Яковлевича за собственное положение в партии. В декабре 1935 года он писал Ежову из Парижа, прося разрешить Гертруде с их маленьким сыном выехать за границу для встречи с ним. В разрешении было отказано. В апреле 1936 года также последовал отказ на очередную просьбу, и Аросев написал уже лично Сталину — как высшему арбитру, носителю «единственной справедливости», умоляя смыть с него, Аросева, «незаслуженное пятно». По словам дочери Аросева, Ольги Александровны, подозрения относительно Гертруды вызвала в партийных кругах разница в возрасте между супругами — мол, неужели она перебралась в Москву из-за любви к толстоватому интеллигенту?{903}
4 августа 1936 года, за две недели до открытия показательного процесса по делу «троцкистско-зиновьевского центра», прошение Аросева о выезде Гертруды за границу было снова отклонено без объяснения причин. Аросев обратился к «моему вождю и учителю» Сталину с мольбой избавить его от «большой внутренней депрессии». Он писал, что его жена — «глубоко наш человек, беспартийная большевичка, но так как она иностранка, то в отношении ее легче допустить что-нибудь нехорошее». Труднее всего ему было перенести то, что он не получил никакого ответа на свои прошения. «Какая же жизнь от этого может сложиться на работе и в семье?» — вопрошал он. Аросев заканчивал свою жалобу примечательной фразой, которая даже с некоторым вызовом утверждала именно то, в чем он сам так часто сомневался, а именно — советское превосходство над Западом:
Когда некоторые товарищи говорят, что вот, дескать, жена часто ездит за границу…, то тут… отзвук того раболепия перед заграницей, против которого мы боремся. Почему, в самом деле, не говорят тоном упрека: ах, дескать, как вы часто в Калугу ездите! На самом же деле мы, наша страна, и выше, и лучше, и чище, и пускай европейцы и американцы между собою развивают зависть по поводу того, что кто-то поехал в СССР {904} .
Случай Аросева был лишь одним из проявлений возраставшего в Советском Союзе в середине 1930-х годов страха иностранного влияния, что, по иронии истории, совпало с апогеем советского успеха на международной арене. Ключевым компонентом мер, принятых для повышения «бдительности», стала кампания секретности, которая быстро привела к трудностям в повседневном управлении [76] . НКВД имел прямое отношение к проведенной в 1935–1936 годах всесоюзным цензурным ведомством — Главлитом — кампании чистки фондов иностранной литературы, и тогда же вводились запреты на отечественную литературу, связанную с партийными оппозиционерами, вследствие чего представления о внутренних и внешних врагах еще больше сливались [77] . Вместе с кампанией против иностранных влияний, начатой Ежовым в 1935 году, это породило серию мероприятий, которые изменили атмосферу в ВОКСе. Так, в июле 1935 года Аросев обвинил своих подчиненных в нарушении основных принципов «бдительности» и издал инструкцию насчет разговоров с иностранцами и в их присутствии {905} .
76
Подобным же образом в 1947 году вдохновленная ждановщиной кампания по ужесточению секретности полностью дезорганизовала повседневную административную работу. См. об этом: Gorlizki Y. Ordinary Stalinism: The Council of Ministers and the Soviet Neopatrimonial State, 1946–1953 // Journal of Modern History. 2002. Vol. 74. P. 721–722.
77
В 1935 году Главлит разрешил девятнадцати сотрудникам ВОКСа использовать «запрещенную» иностранную литературу, но воспрепятствовал Обществу в распространении «информсводок» о культурной жизни на Западе. См.: Проект организации ежедневных информсводок ВОКСа, 2 декабря 1934 г. // ГАРФ. Ф. 5283. Оп. 1. Д. 277. Л. 28–29; Зам. Пред. ВОКС Н. Кулябко — В.М. Волину, Главлит// Там же. Оп. 1а. Д. 283. Л. 5; Главлит — в ВОКС, 23 сентября 1935 г. // Там же. Л. 22; Список сотрудников ВОКСа, имеющих право пользоваться запрещенной ино-литературой, 1935 г. // Там же. Л. 35.