Византийская принцесса

Хаецкая Елена Владимировна

— Нет! — вскрикнула Кармезина. — Что вы такое говорите? Как может подняться бунт против севастократора, если он всегда был добр и щедр со всеми своими людьми?

— Желание перемен — один из самых обычных людских грехов, — ответила Эстефания. — Оттого с такой охотой люди приняли нового севастократора — и оттого же с еще большей охотой примут они новейшего, а прежнего предадут проклятию. — И, видя, что Кармезина готова впасть в отчаяние, Эстефания добавила: — Но император этого не допустит.

— Довольно разговоров, —

сказала Кармезина, — подай мне одеться.

Эстефания помогла принцессе одеться и, когда та была уже готова выйти, спросила:

— Что у вас теперь на уме?

— Я хочу уничтожить нашу с Тирантом разлуку, — ответила Кармезина таким решительным и гневным тоном, словно находилась на поле боя. — Коль скоро он не может приехать сейчас ко мне, я отправлюсь к нему. Я хочу подвергаться всем тем опасностям, которым подвергается сейчас он; и если нам суждено погибнуть, то я хочу быть рядом с ним в день и час моей смерти, чтобы он держал меня за руку, а я бы держала его.

— Я уверена, что до этого не дойдет, — сказала Эстефания. — Ведь едва только завидев нас, они сразу же почувствуют, как их силы удваиваются и утраиваются, и они непременно одержат верх над Великим Турком.

Разговаривая об этом, обе девицы покинули покои принцессы и направились к императору.

В комнатах государя царил полумрак; сам император полулежал на постели, подложив под спину подушки, и собирался с силами, чтобы встать и принять услуги всех тех прислужников, что ждали наготове.

Кармезина отослала слуг, объявив, что сама подаст отцу умыться и одеться. А затем, вместо того чтобы взяться за кувшин с водой и широкое медное блюдо, она уселась на кровать и наклонилась над отцом низко-низко, заглядывая ему в глаза.

— Что вы задумали? — спросил император.

Кармезина была так хороша, что иногда его это пугало, и ему думалось, что подобная красота ненадолго задержится на земле.

Принцесса улыбнулась и самым нежным своим голосом проговорила:

— Девицы, особенно знатные, всегда боятся долгих разговоров о войне. И потому, государь, умоляю вас, не рассуждайте со мной обо всех этих военных действиях, отступлениях, наступлениях, штурмах и битвах, а также о пропитании для войска и лошадей! Потому что я испытываю большой страх перед войнами и от подобных бесед на меня находит оцепенение

— Хорошо, — сказал император, жмурясь, потому что принцесса гладила его подбородок. — Я ни слова не стану говорить вам о битвах.

— Этим вы окажете мне большую услугу, — заметила Кармезина. — Потому что, как я слышала, вы намерены отлучиться из столицы.

— Да, — Император чуть сдвинул брови и отстранился от ласковых рук дочери. — К чему вы клоните?

— К тому, что вы не должны никуда ездить без меня, — ответила она. — Что будет, если вы вдруг заболеете, как это случилось недавно? Кто сумеет в таком случае ухаживать за вами прилежнее,

чем это сделаю я? А я смогла бы сидеть возле вашей постели, предупреждая каждое ваше желание, потому что знаю вас лучше, чем кто бы то ни было.

— Помилуйте, принцесса, я ведь еще не заболел, — возразил император.

— Я говорю о том, что могло бы случиться…

Император закрыл глаза. Он понял вдруг, что сил возражать дочери у него не осталось.

А нежный, воркующий голос Кармезины настойчиво вливался в его уши с плоскими желтоватыми мочками:

— Вы же знаете законы природы, государь. Согласно этим законам, тот, кто родился раньше, раньше и покидает здешний мир. Стало быть, вы умрете раньше меня…

— Хотел бы я на это надеяться, — пробормотал император, не открывая глаз.

— А коль скоро это так, то именно мне и предстоит унаследовать империю, — нашептывала Кармезина, обдавая ухо и шею отца теплым дыханием. — И для того чтобы разумно управлять ею, я должна хорошенько понять, что такое война; а кроме того, мне необходимо научиться побеждать страх.

Император открыл глаза и встретился со взглядом дочери. В противоположность нежному голосу взгляд этот был холодным и испытующим.

— Дитя мое, — император выговорил эти слова с трудом, а следующие стоили ему еще больших усилий, так что казалось, будто он не шевелит губами и языком, но идет против сильного течения, — дитя мое, девицам вовсе не прилично идти на войну. Никогда такого не было слыхано, разве что во времена амазонок, но в таком случае вам пришлось бы выжечь себе левую грудь. А вы еще слишком молоды для такой операции над собой, да и Церковь не одобрила бы подобного надругательства.

Принцесса опустила глаза, но по тому, как выпрямилась линия ее ресниц, император укрепился в изначальной уверенности: Кармезина от своего не отступится.

— Но я ведь не намерена вступать в сражения… Да и сами рассуждения об этом заставляют меня обливаться ледяным потом! — сказала Кармезина.

— Там, куда я намерен отправиться, нет безопасности, — проговорил император. — И юной особе из императорского дома незачем прогуливаться среди врагов нашего отечества лишь для того, чтобы стать бесстрашной. Вы достаточно бесстрашны и без таких испытаний, так что не следует искушать судьбу.

Кармезина залилась слезами.

— Для меня расстаться с вами — в тысячу раз ужаснее, нежели очутиться среди врагов! — воскликнула она между всхлипываниями. — И вы жестокосердны, если отказываете мне в выполнении моего дочернего долга, а также и долга будущей правительницы. А кроме того, мне было видение, в котором явился мне покойный брат и сказал: «Если ты, Кармезина, сейчас расстанешься со своим отцом, то больше не увидишь его живым вовек». Поэтому я решила ехать с вами.

— Вы видели вашего брата? — с волнением произнес император.