Византийские портреты

Диль Шарль

Тогда во дворце началась действительно забавная комедия, рассказанная Пселлом не без некоторого ехидства. Раньше Зоя откровенно ненавидела евнуха Иоанна; теперь же, чтобы иметь случаи говорить о том, кого любила, она ласково на него поглядывала, призывала к себе и поручала ему передать брату, что каждый раз, когда тот вздумает пожаловать, он всегда встретит у царицы радушный прием. Молодой человек, ничего не понимавший в этом внезапном и необычайном благорасположении, приходил ухаживать за Зоей с довольно смущенным видом, мялся и краснел. Но царица ободряла его; она ласково ему улыбалась, она для него переставала хмурить свои грозные брови, она, наконец, до того дохо-{168}дила, что делала намеки на испытываемые ею чувства. Михаил, наученный, впрочем, братом, наконец понял. Он стал смелее; от нежных взглядов перешел к поцелуям; скоро он осмелился еще больше, "быть может, не столько очарованный, - говорит дерзкий Пселл, - прелестями этой несколько перезрелой дамы, сколько польщенный честью стать героем похождения императрицы". Зоя, очень сильно влюбленная, делала тем временем одну неосторожность за другою. Видели, как она при всех целовала своего любовника, садилась с ним на одну кушетку. Ей, конечно, нравилось наряжать своего фаворита,

как идола, и она задаривала его драгоценностями, великолепными одеяниями и всякими дорогими подарками. Она сделала лучше: однажды ей пришло в голову усадить его на самый трон императора с венцом на голове и со скипетром в руке, и, прижимаясь к нему, она осыпала его самыми нежными словами: "Мой кумир, мой цветок красоты, радость очей моих, отрада души моей". Один из приближенных, случайно вошедший в зал, был так поражен этим неожиданным зрелищем, что чуть в обморок не упал; но Зоя, не смущаясь, приказала ему пасть ниц перед Михаилом: "Отныне он император, - заявила она, - и придет день, когда он действительно станет им".

При дворе все знали о связи Михаила с Зоей. Один только Роман, как всегда, ничего не замечал. Некоторые из его приближенных и его сестра Пульхерия, ненавидевшие императрицу, сочли долгом просветить его на этот счет. Но император не хотел ничему верить, и так как это был царь довольно добродушный, он удовольствовался тем, что велел позвать к себе Михаила и спросил у него, верно ли то, что ему передают. Тот стал клясться, что он невинная жертва гнусной клеветы; и василевс, поверив, стал относиться к нему еще лучше прежнего. Чтобы выказать свое доверие, он дошел до того, что открыл ему доступ во внутренние царские покои; вечером, лежа уже в постели рядом с Зоей, он призывал молодого человека, и тот, стоя в проходе между кроватью и стеной, должен был тереть ему ноги. "Возможно ли допустить, говорит один довольно щепетильный летописец, - что, когда он это производил, ему не случалось касаться и ног царицы?" Роман ничуть о том не беспокоился; этот император был не ревнив.

Была, кроме того, еще одна вещь, которая могла окончательно рассеять его сомнения, если таковые у него имелись: прекрасный Михаил страдал страшной болезнью, с ним случались припадки падучей. "Поистине, - говорил император, - такой человек не может любить и не может быть любимым". Однако в конце концов Роман не мог больше сомневаться в своем несчастии; но так как он был философ, то предпочел упорно ничего не замечать. Он знал {169} Зою, он знал, что, если у нее отнять Михаила, это значило рисковать, что она пустится в новые, еще худшие похождения; и, полагая, что для царского достоинства единственная и продолжительная связь лучше, чем ряд громких скандалов, он систематически закрывал глаза перед лицом самой очевидности. "И связь императрицы, - говорит Пселл, - была открыто признана и, казалось, получила законное право".

Между тем Роман заметно менялся. Он перестал есть, он плохо спал; характер его портился. Он становился резким, раздражительным, неприятным; он больше не смеялся, никому не доверял, сердился из-за пустяков; но главное, он медленно угасал. Он упорно продолжал добросовестно исполнять обязанности императора; но в своих парадных костюмах он был похож на мертвеца, истощенный, желтый, с коротким обрывающимся дыханьем; волосы у него выпадали целыми прядями. По-видимому, Михаил и Зоя подсыпали медленного яда несчастному монарху, желая все-таки избавиться от его докучливого присутствия, хоть он и мало стеснял их. Но дела все еще шли не так скоро, как хотелось влюбленной императрице. Поэтому, когда утром в Великий четверг император пошел принять ванну, в ту самую минуту, когда он по своему обыкновению нырнул в воду, несколько служителей, заранее подкупленных, продержали его в таком положении несколько дольше, чем это бы следовало; его вытащили из воды без чувств, почти задохнувшегося, отнесли и положили к нему на постель; он едва дышал и не мог больше говорить; однако, придя в себя, старался еще знаками выразить свою волю. Но, видя, что его не понимают, он, опечаленный, закрыл глаза и, издав несколько предсмертных хрипов, скончался. Зоя и при этих обстоятельствах не старалась скрыть свои чувства. Прибежав при первом известии о случившемся в комнату императора, чтобы самой убедиться, в каком положении находится ее муж, она не сочла нужным присутствовать при его последнем часе. У нее были более важные заботы.

III

Зоя думала только об одном: упрочить престол за Михаилом. Напрасно придворные, старые слуги ее отца Константина, убеждали ее подумать немного, отдать свою руку лишь наиболее достойному, особенно не становиться в слишком большую зависимость от своего нового супруга. Она думала только о своем любовнике. Евнух Иоанн, тонкий политик, со своей стороны уговаривал ее решиться скорее: "Мы все погибнем, если время будет упущено", - говорил он ей. Тогда, решив не ждать дольше, в самую {170} ночь с четверга на пятницу Зоя велит позвать Михаила во дворец; она говорит ему, чтобы он надел императорское одеяние, возлагает ему на голову корону, сажает его на трон, сама садится рядом и приказывает всем присутствующим признать его законным императором. Патриарх, вызванный ночью, немедленно является. Он думал увидеть Романа, но вместо него нашел в Большом хрисотриклинии (Золотой палате) Михаила и Зою в полном параде, и императрица попросила его тут же благословить ее брак с новым царем. Патриарх колебался: чтобы убедить его, ему сделали ценный подарок, пятьдесят фунтов золота, и обещали такую же сумму для его духовенства; перед этим доводом он смирился и послушался. На следующее утро был в свою очередь созван сенат, чтобы принести поздравления новому властелину и отдать последний долг властелину дней минувших. И в то время, как уносили с непокрытым по обыкновению лицом Романа III, неузнаваемого и уже тронутого тлением, Пселл, видевший, как проходило это шествие, дал в своем описании потрясающую по реализму картину этого зрелища: в Священном дворце высшие сановники с почтением склонялись перед Михаилом и лобызали руку счастливому выскочке. Зое не потребовалось и двадцати четырех часов, чтобы овдоветь и снова выйти замуж.

Душою нового правительства сделался евнух Иоанн, брат императора. Это был человек живого ума и быстрый на решения, с высокомерным и жестким выражением глаз, замечательный администратор и первостепенный

финансист. Удивительно сведущий в государственных делах, превосходно осведомленный обо всем, что происходило в столице и империи, он среди шума и суеты празднеств и пиров преследовал свои цели. свои честолюбивые замыслы. В самом разгаре пиршества он внимательно наблюдал за своими гостями, обладая редкой способностью, даже будучи пьяным, помнить совершенно точно все, о чем говорили вокруг него охмелевшие люди. Благодаря этому он возбуждал во всех трепетный страх, и его боялись, быть может, еще больше, когда он бывал пьян, чем в трезвом виде. Безусловно преданный своему брату, которого он обожал, честолюбивый ради него, он отдал ему свой ум, свое уменье, свое глубокое знание людей. Это он бросил некогда Михаила в объятия Зои; теперь, когда через нее он сделал его императором, он решил, что благодарность вещь излишняя по отношению к монархине. Первое время после своего восшествия на престол царь был очень любезен с Зоей, исполнял все ее желания, пользуясь всяким случаем, чтобы понравиться ей. Под влиянием брата он скоро изменил свое поведение: "Не могу за это, - говорит Пселл, - ни порицать его, ни хвалить. Конечно, я отнюдь не {171} одобряю, чтобы были неблагодарны в отношении к своей благодетельнице. Но вместе с тем я не могу укорять его за то, что он боялся подвергнуться с ней той же участи, какую она уготовила своему первому мужу". Михаил слишком хорошо знал Зою, чтобы не подпасть искушению избавиться от грозившей ему от нее опасности.

Он начал с того, что отправил в ссылку фаворитов, отличенных ею раньше. Затем, по советам своего брата, он решительно захватил власть в свои руки и приказал императрице вновь запереться в гинекее и впредь воздерживаться от появлений в официальных выходах. В то же время он лишил ее евнухов и самых преданных ей женщин, а на их место приставил к ней, чтобы наблюдать за ней, других женщин, из своей собственной родни. Одному офицеру, преданному Михаилу, поручили нести при царице почетную службу, и скоро она была стеснена до такой степени, что не могла больше никого принимать, если заранее не было известно, кто таков посетитель и о чем он желает беседовать с царицей. Ей запретили даже выходить из ее покоев, гулять, отправляться в ванную без особого разрешения императора. Зоя была вне себя от такого обращения, но у нее не было никаких средств к сопротивлению. Тогда скрепя сердце она решила выказать перед бедой полную кротость, олицетворенное смирение; без жалоб переносила она все оскорбления и унижения, каким ее подвергали, не укоряя Михаила ни в чем, не обвиняя никого, приветливая даже с приставленными к ней тюремщиками. Но тем не менее после всего, что она сделала для своего прежнего любовника, удар, ее постигший, был столь же жесток, сколь неожидан.

Но еще тяжелее было ей то, что этот самый Михаил, так сильно ею прежде любимый, теперь отвращался от нее с ужасом и даже не хотел больше ее видеть. Помимо того, что он испытывал известную неловкость, отплатив такой неблагодарностью за все ее благодеяния, он чувствовал себя все более и более больным; припадки падучей становились чаще и сильней, и он постоянно боялся, чтобы припадок не случился в присутствии Зои. Затем, так как он не был плохим человеком, он испытывал угрызения совести и старался искупить свои грехи. Он жил исключительно в обществе монахов, окружал себя во дворце оборванцами-аскетами, подобранными им на улице, и смиренно, принося им покаяние, ложился спать у их ног на голой доске, положив под голову камень. Он строил больницы, церкви; особенно почитал он Димитрия, великого солунского святого; исключительно благоговел перед Козьмой и Дамианом, святыми целителями, пользовавшимися в Византии славой, что они излечивают от самых неизлечимых болезней. Но ничто не облегчало его страданий, не успокаивало его сомнений и {172} тревог. Тогда его духовные наставники, которым он исповедался в своих безумствах и преступлениях, повелели ему порвать всякие плотские сношения с женой. И он благоговейно исполнял их повеления.

В конце концов Зоя, лишенная всего, что любила, возмутилась. Она знала, что была популярна в столице как женщина и законная наследница империи, а также благодаря щедротам, которые она расточала в таком обилии. Итак, она возмутилась против образа жизни, который ей навязывали; вскоре она осмелилась на более решительный шаг: она, говорят, сделала попытку отравить первого министра, рассчитывая, что раз Михаил - она все еще его любила - будет освобожден от рокового влияния, он, вновь покорный, возвратится к ней. Попытка ей не удалась, и единственным результатом, какого она достигла, было ухудшение ее тяжкого положения. И так шло вплоть до самой смерти императора. Все более и более больной, еще больше ослабев от вспышки энергии, поднявшей его на короткое время на ноги для подавления восстания болгар, Михаил чувствовал, что умирает. Терзаемый угрызениями совести, желая по крайней мере окончить в благочестии свою жизнь, он в декабре 1041 года велел перенести себя в один из основанных им монастырей и, согласно обычаю многих византийцев, принял схиму, чтобы умереть в святости. Когда это известие дошло до императорского гинекея, Зоя, обезумев от горя, захотела еще в последний раз увидать мужа и любовника, которого не могла забыть, и, пренебрегая этикетом, не заботясь о внешней благопристойности, она бросилась пешком в монастырь, чтобы сказать ему последнее прости. Но Михаил, желая умереть в мире, холодно отказался принять женщину, которая его обожала и погубила. Вскоре за тем он скончался.

IV

Давным-давно, предвидя этот случай, евнух Иоанн принял надлежащие меры. Смерть Михаила IV, в силу самих обстоятельств, делая Зою полной и свободной распорядительницей верховной власти, должна была в силу тех же обстоятельств убить все надежды, какие этот великий честолюбец лелеял относительно своей родни. Поэтому он внушил брату еще при жизни назначить своим соправителем одного из их племянников, также носившего имя Михаила, и воспользоваться популярностью Зои, чтобы дать этому самозванцу законную инвеституру и таким образом пробить ему дорогу к власти. Поэтому старой императрице предложили усыновить этого молодого человека; и странное дело, несмотря на {173} все оскорбления, каким ее подвергали, Зоя была крайне счастлива исполнить желание, выраженное ее мужем. Торжественно в церкви влахернской Божией Матери в присутствии собравшегося народа она объявила перед святым алтарем, что принимает как сына племянника своего мужа, после чего новый царевич получил титул кесаря и стал наследником престола.