Визбор

Кулагин Анатолий Валентинович

Между тем Мэп оказался прав: институтское здание действительно впечатляло. Построено оно было в начале XX века для уже существовавших в то время Московских высших женских курсов (с них и начинался будущий пединститут; тот факультет, на который поступил Визбор, тоже можно было полушутя назвать «женскими курсами»). Строил его архитектор Сергей Соловьёв, искусно совместивший традиции классического зодчества XVIII–XIX веков во внешнем облике и в интерьере здания и требования новой эпохи во внутренней планировке и объёмном построении. Входящего в здание охватывает ощущение красоты и простора, заданное сочетанием уходящих ввысь колонн и падающего через стеклянную крышу света. Необычную крышу проектировал замечательный инженер Шухов, автор и других знаменитых прозрачных кровель — в ГУМе и в Музее изобразительных искусств на Волхонке (он же, кстати, спроектировал радиобашню на Шаболовке, и будущему радиожурналисту Визбору этот технический шедевр ещё «пригодится»). Что касается здания на Малой Пироговской, то его интерьеры со временем облюбовали в качестве натуральных декораций кинематографисты, и может

быть, выпускник МГПИ Визбор будет узнавать родной корпус в известных фильмах — в «Хождении по мукам» или, например, «Большой перемене».

Переступив впервые порог этого великолепного здания и немного освоившись среди колонн и перил (бывать в таких интерьерах им ещё не доводилось), друзья заглянули в какую-то аудиторию, откуда раздавались звуки рояля, что-то джазовое. Играла хрупкая девушка с лицом восточного типа. Нисколько не смутившись появлением незваных слушателей, она представилась: Света. Тоже поступает на литфак. Нет, похоже в 17 лет каждый шаг — судьбоносный, и как хорошо, что в те времена в институтах не было принято держать аудитории за замком: заходи и играй. Светлана Богдасарова станет другом и соавтором Визбора, напишет целую серию песен на его стихи. К её оценкам он прислушивался, хотя вообще-то уже в студенческие годы держался как автор весьма независимо.

Самое первое время учёбы в институте оказалось для Визбора «эпохой богдасаровского рояля». Стихи он уже писал, но играть на гитаре пока не умел. Владеть этим инструментом научил его Володя Красновский. Сам Володя играл почти профессионально; для Юрия же гитара станет, как и для многих поющих поэтов, средством, усиливающим выразительность стихов.

«Ленинский» в 1950-е годы оказался колыбелью авторской песни — то есть такой песни, стихи и мелодия которой сочиняются одним человеком, он же эту песню поёт, и он же аккомпанирует себе — чаще всего на гитаре, но не обязательно. Аббревиатуру МГПИ в ту пору любили расшифровывать как «Московский государственный поющий институт». Из его стен вышла целая плеяда известных бардов (так стали со временем называть поэтов-певцов): Юлий Ким, Ада Якушева, Борис Вахнюк, а впоследствии — Вадим Егоров, Вероника Долина… В визборовские времена учились там и другие известные в будущем люди: кроме уже упоминавшихся Юрия Ряшенцева и Юрия Коваля — режиссёр Пётр Фоменко, литературоведы Валентин Коровин и Всеволод Сурганов. Сочиняли стихи Семён Богуславский, Раф Лачинов. Кто-то чуть постарше Визбора, кто-то чуть помоложе, но все — из одного поколения, и все — пели, своё ли, чужое ли, «общее»… Визбор, даже учась на разных с ними курсах, был со всеми знаком, варился, что называется, в одном песенном котле с этими ребятами. Был в МГПИ и первый в их жизни профессиональный литературный наставник — Леонид Лиходеев, фронтовик, впоследствии довольно известный прозаик и очеркист, а в ту пору молодой поэт, сочинявший стихи в духе Маяковского. Он вёл там творческий кружок. Возможно, влияние советского классика на юношеские стихи Визбора (в таком влиянии мы скоро убедимся) было усилено именно благодаря общению с Лиходеевым. Параллельно Юрий посещал занятия в литобъединении при газете «Московский комсомолец», которым руководил поэт Владимир Максимов (не путать с известным впоследствии прозаиком, в 1970-е годы эмигрировавшим из СССР).

Удивительно на первый взгляд, что институт превращался в «песенный» в те самые позднесталинские годы (в год смерти вождя Юра учился на втором курсе), когда на лекциях всё ещё полагалось цитировать гениальный труд лучшего советского лингвиста (а также лучшего друга пионеров и физкультурников…) товарища Сталина «Марксизм и языкознание». А директорствовал в «Ленинском» небезызвестный Дмитрий Алексеевич Поликарпов — большой партийный чиновник, успевший до этого побывать и заместителем начальника управления агитации и пропаганды ЦК КПСС, и председателем Всесоюзного радиокомитета, и секретарём Союза писателей (а позже дослужится до заведующего отделом культуры ЦК — то есть будет «руководить» всей творческой жизнью страны). Это не то что школьный директор Василий Никитич Малахов — птица иного полёта. Теперь его, как это часто бывало в номенклатурной среде, «бросили» на пединститут — чтобы своим намётанным недреманным оком следил за «идейным уровнем» студенчества. Он и следил: был, например, случай, когда он очень возмутился, услышав на концерте студенческой самодеятельности совершенно невинную в сущности частушку: «Ночью тёмною окрест / К нам в ярангу вор залез. / Хорошо, что он залез / Не в родную МТС» (МТС — машинно-тракторная станция). Ему она показалась политическим хулиганством — наверное, потому, что намекала на воровство в советских колхозах? Ведь в Советском Союзе никто не ворует — все только и заняты бескорыстным строительством коммунизма, то есть приближением светлого будущего, когда наступит всеобщее равенство и когда даже отменят деньги, потому что при изобилии товаров они будут не нужны…

В другой раз Поликарпов вызвал к себе Визбора, Красновского и Богдасарову и вполне серьёзно заявил: «Богдасарова! Вот ты пропагандируешь джазовую музыку. А ты знаешь, что она развивает сексуальные наклонности?» Понятное дело — у советской молодёжи «сексуальных наклонностей» нет, и нечего их развивать… Как и во всех советских вузах и прочих учреждениях, в МГПИ проходили комсомольские собрания, на которых разбиралось и осуждалось «аморальное поведение отдельных студентов».

Но директор директором, собрания собраниями, а у студентов своя жизнь. Что-то менялось в стране: уже ощущалось, говоря словами автора ещё недописанного тогда романа «Доктор Живаго», то «предвестие свободы», что «носилось в воздухе все послевоенные годы, составляя их единственное историческое

содержание». Знаковая деталь: как раз в год поступления Визбора в институте стала выходить многотиражная газета «Ленинец» с постоянной литературной страницей, ставшая стартовой площадкой для многих склонных к творчеству студентов. Ребята не были диссидентами; в те годы диссидентов и не было вовсе. Но в последний свой учебный год Визбор участвовал вместе с Ряшенцевым, Кусургашевым и другими студентами в рукописном студенческом сборнике с говорящим названием «Лёд тронулся!». Правда, в парткоме им быстро объяснили, что инициатива эта излишня, и мягко намекнули, что вообще-то она ещё и наказуема. В Советской стране всё, что публикуется — даже в таком, «нетипографском», виде — должно быть прочитано, оценено и одобрено соответствующими инстанциями…

Между тем предвестие свободы, не в силах пробиться сквозь инерцию партийно-бюрократической цензуры на печатные страницы, просилось зато в песню — неказённую, непарадную, не про человека, что «проходит как хозяин необъятной Родины своей», а про человека просто. Когда один из любимых поэтов студента Визбора Леонид Мартынов писал: «Человечеству хочется песен», он имел в виду, конечно, именно такие песни: их можно спеть среди друзей, за столом с нехитрой студенческой снедью, в лесу у костра… Для них не нужны сцена и оркестр. Не нужен, как говаривал полушутя сам Визбор, смокинг — достаточно свитера.

Вот такие песни, не требующие ни хорошо поставленного голоса, ни профессионального аккомпанемента, а требующие душевного личного опыта и чувства, поются пока в узком студенческом кругу, затем — на постоянных песенных вечерах в девятой аудитории. Один из них длился целых девять часов, и явными героями его были Визбор и Ким, которых никак не отпускали со сцены. Но скоро эти песни хлынут из стен «Московского поющего» и начнут звучать по всей стране — звучать в обход официальных инстанций, без визы всяких худсоветов и начальников. У ребят из МГПИ есть, правда, уже и конкуренты в МГУ: Дмитрий Сухарев, Владимир Борисов, Ген Шангин-Березовский. Они тоже сочиняют и поют. Ну так и хорошо. Со временем и эта «Эльба» состоялась: познакомились и подружились, без всякой ревности и зависти.

Сначала студенты, и Визбор в том числе, сочиняли песни-шутки для капустников. Сочиняли сообща, не деля авторскую славу. И песни эти были предназначены для своих; посторонний человек, не знакомый с данной студенческой компанией, вряд ли понял бы такой юмор. Так вообще зарождалась авторская песня: спустя много лет выяснится, что и Окуджава, и Галич, и Высоцкий начинали именно с шутливых песен в дружеском кругу и для дружеского круга.

Заметным явлением общественной и культурной жизни страны авторская песня станет чуть позже, во второй половине 1950-х годов, вскоре после XX съезда КПСС, где прозвучит исторический (хотя и закрытый; страна прочтёт его только три десятилетия спустя, в эпоху перестройки) доклад Хрущёва с критикой культа личности Сталина. Значит ли это, что Визбор, сочинивший свою первую песню в начале 1950-х, был первооткрывателем этого жанра? И да, и нет. Да — потому что он действительно опередил многих. Нет — потому что уже существовали, хотя и не были широко известны, первые песни старшего барда Михаила Анчарова, появившиеся и до, и во время, и после войны; расцвет же анчаровского творчества придётся всё на ту же оттепель. Уже была написана (правда, не дошла до нас в полном виде) первая песня Окуджавы — «Нам в холодных теплушках не спалось…», сочинённая им на фронте; несколько шуточных песен он сочинил и после войны. По-настоящему же крупным поэтом и бардом Окуджава станет тоже во второй половине 1950-х, сочинив «Ваньку Морозова» и «Полночный троллейбус».

Все они были в каком-то смысле слова первыми — просто не знали друг о друге и не слышали песен друг друга. Компании, в которых они пели, пока что не пересекались; в то время как Визбор учился в институте, Окуджава учительствовал в Калужской области и от московского студенчества был далёк (да он и возрастом был постарше Визбора на целых десять лет). Когда в начале 1960-х в быт начнут входить магнитофоны, первыми появятся и станут широко распространяться записи Окуджавы. Так получилось, что именно у его знакомых эта домашняя техника появилась раньше, чем у других. К тому же Окуджава раньше других выделился как оригинальное авторскоеявление (в репертуаре Визбора же было поначалу много фольклорного и чужого), и многие будут думать, что родоначальником авторской песни является именно он.

Но вернёмся в «поющий институт» начала 1950-х. Питательной средой нового отношения к жизни и зарождавшейся новойпесни стали спортивные соревнования и туристические походы: молодость есть молодость, ей мало тесных стен аудиторий, хочется движения, простора. Юрины спортивные пристрастия оказались здесь востребованы, тем более что мужская сборная факультета по какому бы то ни было виду спорта испытывала естественный для «женских курсов» дефицит игроков. Будучи физоргом группы, он вместе с верным другом Мэпом — с Володей Красновским (в одной группе с которым проучился все четыре года) без передышки участвует то в одних соревнованиях, то в других. «За факультет я выступал по одиннадцати видам спорта, за институт — по шести». Не исключено, что в этих словах, сказанных Визбором 30 лет спустя интервьюеру журнала «Спортивная жизнь России», есть доля преувеличения (когда же он мог всё это успеть?..). Но может быть, никакого преувеличения и нет: юный филолог был очень спортивным парнем. В студенческие годы его можно было увидеть не только на футбольном поле или волейбольной площадке, но и на беговой дорожке, на борцовском ринге (в какое-то время увлёкся самбо), на катке (легко пробегал на коньках дистанцию в 1500 метров), на лыжне (проходил 50 километров!)…