Визионер
Шрифт:
– Как удачно вы здесь оказались. Наверное, служите неподалёку?
– Да, в редакции «Московского листка». Я журналист.
– О, я обожаю вашу газету! – Сонин восторг в эту секунду был неподдельным. – Надо же, настоящий журналист! У вас такая… героическая профессия. – Соня с восхищением заглянула мужчине в глаза. Глаша уверила, что в её одежде барышня выглядит «миленько», а это как раз то, что было нужно.
Чижов смутился.
– Ну что вы… По правде говоря, геройства в моей работе немного. Больше беготни и писанины.
–
– Здесь вы угадали. Как раз всякие происшествия – это мой, так сказать, конёк.
– Ах, это моя любимая рубрика. Вы так увлекательно пишете, невозможно оторваться.
Проглотит наживку? Люди так любят рассказывать о себе. А уж когда их хвалят…
– Благодарю. – Журналист смущался уже меньше, и было заметно, что Сонина похвала ему приятна. – Хотя, признаться, места под хроники мало дают, не распишешься.
– О, вам просто нужен большой репортаж о каком-нибудь интересном деле. Наверняка вам попадалось что-то ужасно волнующее?
– Не сказал бы… В нашей провинции нечасто случается интересное. Сегодня вот наблюдал, как студенты подрались в очереди в театральную кассу.
– Нет, не то. Вот если бы, к примеру, случилось загадочное убийство…
– Ну, на днях был достойный внимания случай.
– Расскажите же, не томите.
– Девушку в пролётке кто-то привёз на вокзал. Хватились – а она бездыханная.
– Боже мой! Совсем неживая? Что с ней случилось?
– Полиция сказала – переохлаждение, но по секрету мне в полицейском морге сообщили, что это не так. Опоили её и уже такую привезли. Правда, просили пока не писать об этом – мол, расследование ещё идёт.
– Батюшки-светы, страсти-то какие… А вы её видели? Красивая?
– Видел. Пожалуй, красивая. Брюнетка, молодая. Меня, признаться, её взгляд удивил.
– А что взгляд?
– Надменный очень, высокомерный даже. Нелепо говорить об этом, но она там сидела безжизненная и смотрела на нас так – сверху вниз, презрительно. Ох, я увлёкся… Зачем вам, милой девушке, такие жуткие подробности.
– Что вы, что вы! Я такие тайны люблю. Там наверняка трагическая история несчастной любви. – Соня сложила руки внутри заячьей муфты и сделала драматическое лицо. В кино так делают: глаза вверх и мировая скорбь во взгляде. – А кстати – она слева или справа сидела? Или посередине?
Чижов удивлённо посмотрел на девушку. Ох, Соня, опасно балансируешь.
– Вдруг там мужчина рядом сидел? Бросил бедняжку, отверг её и опоил? – поспешила добавить Софья.
– Справа она была. А мужчин никаких не наблюдалось.
– А может, всё-таки замёрзла, как думаете?
– Сомневаюсь. Одета она тепло была, по погоде, только вот несколько странно.
– В чём же странность?
– Фасон старинный совсем. Я-то, признаться, в этом мало понимаю, но мой источник
Чижов развернул блокнот, который всё это время держал в руках:
– Я всё записал, да не пригодилось.
Зрительная память у Сони всегда была отменная. А обстоятельный журналист не упустил ни одной детали: и костюм, и внешность убиенной описал во всех подробностях.
– Занимательно вы рассказываете, но, боюсь, мне уже пора. Я и так вас задержала сверх меры. – Соня покрутила носком ботинка. – И нога совсем не болит. Премного благодарна за помощь, и приятно было познакомиться.
– И мне. Жаль, что вы так скоро уходите. Может быть, увидимся ещё? Я тут всякий день бываю. Как вас найти? Где вы живёте?
Ох, Соня, всё-таки немного переиграла. Не надо было так на него глаза таращить. Слишком восторженно.
– Какой вы расторопный, сразу адрес вам сказать. – Соня нахмурила лоб. – Я девушка приличная. Можете написать свой номер, я вам телефонирую как-нибудь. Хозяйка вообще-то не разрешает, но я иногда пользуюсь. Ну, до свидания!
Листок с номером Софья, подумав, решила всё же не выбрасывать. Вдруг ещё пригодится. Болтливые журналисты на дороге не валяются.
Попугай в голове звонил не переставая.
Глава 5,
в которой постигается искусство общения
– Так и знала, что ЭТА плохо закончит.
Взгляд помещицы Шиповой – цепкий, насторожённый – прошёлся от Митиных штиблет вверх, по слегка измятым брюкам, по клетчатому пиджаку, задержался на белом воротничке и наконец сердито остановился в районе левой брови со шрамом. Митя давно привык к тому, что собеседники бесцеремонно разглядывают его внешность, отмечая (порой вслух) разноцветие радужки. «Гетерохромия, Митя, у одного из ста, не такая уж и редкость», – успокоил когда-то Глеб Шталь. Да только всем разве объяснишь?
Старухины глаза – выцветшие, но бдительные – не обещали ничего хорошего. Вдова поджала губы, отчего на лице её обострились неприятные складки.
Особняку Шиповой на Большой Никитской более всего подходил эпитет «былая роскошь», остатки которой проглядывали тут и там – в облупленных барельефах на фасаде, в траченных молью тяжёлых шторах, в ярких квадратах обоев на фоне их блёклых собратьев.
Посреди ветшающих элементов уходящей эпохи вдова Шипова смотрелась как капитан тонущего корабля, который до последнего с гордо вздетой головой будет стоять на мостике, пока волны смывают в небытие его команду и подотчётное имущество.