Визит дамы в черном
Шрифт:
— Добрый вечер, Федул Терентьевич! Прошу простить, что подслушал ваши откровения…
— Ах вот оно что, — взревел Бычков. — Ну ты, Варька, и стерва! Змея ты подколодная. Так и знал, что зуб на меня точишь! Отомстить мне решила, да? Напраслину на меня возводишь? Ловушку подстроила, в каторгу без вины загнать хочешь?
— Умерьте свой пыл, господин Бычков! — строго сказал Дмитрий. — Оригиналы документов, уличающих вас в воровстве, находятся у меня, а преступник, вор не смеет требовать, чтобы с ним обращались благородно. Благотворительные суммы, растраченные вами, придется немедленно вернуть. И запомните, меня не интересует, есть ли у вас сейчас свободная наличность,
— Честь? — злобно переспросил Бычков. — Честь у судейских известно какая, по сходной цене идет, знамо дело.
Колычев указал Бычкову путь к выходу, с трудом удерживая в себе мальчишеское желание дать ему пинка.
Вернувшись в кабинет, он взглянул в лицо Варвары, неподвижно стоявшей у стола. Девушка сильно, до крови, закусила побелевшую губу. По щекам Варвары текли слезы.
— Успокойтесь, Варвара Савельевна! Уже все позади…
— Мне тоже кажется, что все позади, все хорошее, что у меня было, уже позади. В моей жизни осталась только одна грязь, — ответила Варвара и разрыдалась.
Глава 14
Домой Колычев и Бурмин вернулись в подавленном настроении. Засада в доме Ведерниковой была такой неприятной, и снова все оказалось впустую.
— Петька, а не хлопнуть ли нам водчонки с устатку? — спросил Колычев, сбивая на крыльце снег с каблуков.
— Пожалуй, не повредит.
Дверь им открыл Василий с каким-то странным выражением лица. Не то чтобы слуга казался расстроенным, но озабоченная мина, столь нехарактерная для легкомысленного парня, явно искажала его курносую физиономию.
— Так, Вася, подай нам графинчик водки, той, что ты на лимонных корочках настаиваешь, и закуску сообрази. Если португальские сардины еще остались, открой банку, окорок нарежь…
— Это я мигом, Дмитрий Степанович, все, как положено. Только дозвольте мне пару слов вам сказать.
— Помилосердствуй, Василий, у нас с Петром Сергеевичем был такой трудный день, и не успели порог переступить — ты с разговорами… Или случилось что?
— Случиться не случилось, но…
— Ну раз не случилось, значит, дело потерпит!
— Дмитрий Степанович, не потерпит, дело важное.
— Ну что с тобой сделаешь, говори!
— Я, Дмитрий Степанович, гуляю сейчас с Дусей Мищейкиной. Мы с одной деревни, она хромого Кузьмы-бондаря дочка…
— Васька, убью! Что мне до твоих амуров? Или ты жениться собрался и хочешь прибавки просить?
— Да нет, жениться я еще не решившись, так гуляю по-свойски, все-таки с одной деревни, ребетенками друг дружку помним, мамка моя в бочках дяди Кузьмы капусту квасит…
— Да ты перейдешь к делу или нет?
— Я и говорю по делу, а вы слушать не изволите. Дуська девка справная во всех смыслах, но дура, каких поискать.
Дмитрий фыркнул. Казалось, туманной истории про бондареву дочку не будет конца.
— Значит, я гуляю с Дусей, а она служит в «Гран-Паризьене» в горничных…
— Продолжай!
— Ну вот, подруливает как-то к ней Семен Кузьмич Ярышников, покойного старика Ярышникова, мясоторговца, сынок, и говорит: «Тут у вас в гостинице моряк хромой проживает, герой — кверху дырой, так он у меня невесту отбил». Ну Дуська-то дура, я и
— Да что ты заладил — дура да дура! Поговорить с твоей Дусей можно?
— Отчего нельзя? Она в кухне дожидается. Сейчас приведу.
Василий сбегал на кухню и вернулся с невысокой девушкой. Голова и плечи ее были покрыты большим шерстяным платком, из-под которого выглядывало форменное платье прислуги «Гран-Паризьена».
Девушка очень волновалась и, похоже, в любую минуту готова была расплакаться. Колычев узнал в ней рыженькую горничную из гостиницы, которая во время опроса прислуги все время рыдала и так и не смогла тогда сказать ничего путного.
Нужно было ее немного успокоить, чтобы впечатлительная дочь бондаря снова не впала в истерику.
— О, какие у нас гости! Тогда водка отменяется. Неси самовар, Василий. Евдокия Кузьминична, правильно я говорю? Вот и славно. Любезная Евдокия Кузьминична, не откажетесь от чашечки чаю? Вася, жасминового чаю завари. С чем чайку желаете, с сахаром, с медом или с вареньем? Василий, там мармелад был в буфете, принеси барышне. Вы, сударыня, платочек-то теплый снимите, здесь жарко натоплено. Устраивайтесь удобнее. Вот орешки в вазочке, не желаете? Угощайтесь!
Увидев, как ласково обращается с ней строгий следователь, который каждого может в острог засадить, Дуся оттаяла. Вскоре она уже улыбалась, демонстрируя ямочки на розовых щеках, и с удовольствием пробовала то конфетку, то орешек.
Дмитрий болтал с девушкой о том о сем, вставляя между делом интересующие его вопросы. Наконец Дуся спохватилась, что наговорила слишком много, и снова всхлипнула.
— Я, Дмитрий Степанович, конечно, виноватая кругом. Но как до нашего хозяина дойдет, он ведь меня с места сгонит. А мне своим помогать надо — батька хворый, хромой, братьев-сестер полна изба, прокорми ораву-то. А у меня здесь и жалованье, и кормешка (Виверра: опечатка?), и койка, и одежа форменная от хозяина, и чаевые от постояльцев. У нас чаевые-то артельные, их принято старшему коридорному сдавать, он сам на всех делит. Мне, конечно, много не выделяет, но в хорошие месяцы, когда ярмарка в городе, бывает, чаевыми второе жалованье выходит. Батя в деревне корову купил с моей копеечки. Мне такого места лишиться обидно…
— Так, милочка моя, головой нужно было думать и посторонних в номера к постояльцам не проводить. Ну-ну, не реви. Поговорю с твоим хозяином, похлопочу. У меня для господина Бычкова пара аргументов найдется.
— Его не всяким аргументом разжалобишь, хозяина-то, — продолжала всхлипывать Дуся. — Федул Терентьевич у нас строгий и характерный…
— Ничего, Бог даст, утрясется все. Спасибо, что пришла и призналась, большое дело ты, Дуся, сделала. А что, господин Витгерт так уж тебе не по нраву пришелся, что ты его на растерзание Ярышникову отдать хотела?