Визит джентльмена

Барышева Мария Александровна

В его голосе звучало откровенное превосходство с едва улoвимыми нотками извинения, словно говоривший и в самом деле был вежливым хозяином, выну?денным выставить гостя раньше времени. Следуя направлению его взгляда, Костя опустил глаза, потом поднял левую руку, ставшую уже почти полупрозрачной,и сквозь нее посмотрел на сидящую на скале одинокую испуганную фигурку. Пошевелил пальцами, потом спросил, не повернув головы:

– Я могу?..

– Нет, – лже-Костя тут же передвинулся,так что Аня оказалась за его спиной. – Да и зачем? Она все равно ничего не запомнит. Обрывки – да и те исчезнут к вечеру,и в них не будет никакого правдоподобия. Забавно – как бы скверно не относились хранители к своим флинтам, все они – все без исключения жаждут, чтобы те узнали о

них. Хотя бы на минуту. Даже если эта минута тут же исчезнет без следа.

– Ты был хранителем?

– Я много кем был, – тварь сна поджала губы.
– Может быть, я даже был богом. Но я этого не помню. То, о чем, забываешь, теряет всякое значение. А теперь - прыгай!

– Думаю, - Костя опустил руку, – тебе, все-таки, придется мне помочь.

– Жаль это слышать, - лже-Костя придал лицу скорбное выражение,и в тот же момент тропи?ка, ведшая на площадку, вдруг с треском вздыбилась и встала вертикально, слившись со скалой.
– Впрочем, с учетом всего, это было вполне предсказуемо.

Он прянул к Денисову, но Костя остался стоять на месте, даже не попытавшись увернуться, и этот крошечный отрезок времени, отделявший их друг от друга, наполнился для него всем, что он прожил в последние недели – всем, что было сделано,и продумано, и прочувствовано – всем, что имело особое значение, всем, что нельзя было потерять, всем, что сейчас должно было просто исчезнуть по воле летящего в прыжке существа. К ненастоящему и не испытываешь настоящих чувств, нo вот то, что существует на самом деле, может получить их сполна. И он испытывал это чувство – испытывал с того самого момента, как тварь сна вывалилась из черного облака,и он увидел того, кто и был всему причиной. Лже-Костя был прав – они оба хищники, но не учел того, что хищник, на которого он напал, может быть намного опасней, чем ему казалось. Денисов уже понял, что тварь приняла его за стандартного хранителя, способностей тех же времянщиков у нее не было,и она не разглядела в нем несоответствия госту.

Видимо, она все же что-то заподозрила, потому что Костя успел заметить на зеркальном отображении своего лица легкое недоумение и вовсе уж неразличимую тревогу, и окончание броска было каким-то смазанным. И вот тут-то, когда лже-Костя уже почти врезался в него, Денисов скользнул чуть в сторону и, одновременно вскинув руки, вцепился в шею своего двойника мертвой хваткой. Вместо мощного удара, который должен был снести его с площадки, получился лишь толчок, который отбросил его на полметра по диагонали.

Тварь сна издевательски улыбнулась его собственными губами, но улыбка тут же пропала, и ее лицо вновь сделалось недоуменным. Она рванулась назад, потом в сторону, сдвинув Костю еще на несколько сантиметров, потом схватила его за запястья и попыталась оторвать денисовские пальцы от своей шеи, но Костя сжал их ещё крепче, наслаждаясь ощущением материальности этой хватки, и теперь и сам позволил себе улыбнуться. Что-то словно вливалось в него через кончики пальцев, вжимавшихся в чужое горло,и он, поймав взгляд глаз противника, ставших маслянисто-черными, позволял этому происходить, тянул это в себя, словно вoду. Он ненавидел. Ненавидел того, кого держал, с немыслимой силой, и только это сейчас имело значение. На мгновение он даже забыл, что кроме них двоих на площадке есть кто-то ещё – осталась только ненависть – дикая, первобытная, всепоглощающая.

– Ты что?! – лже-Костя забился, силясь вырваться. – Ты кто?!

Костя не ответил, продолжая сжимать пальцы. Тварь сна выдиралась отчаянно, медленно, но неумoлимо сдвигая его к краю обрыва, но он не обращал на это внимания, не отводя взгляда от черных провалов глаз. Из черной маслянистости выступили водянисто-прозрачные зрачки,и он увидел в них свое искаженное отражение, расплывающееся в чужой растерянности. Костя скосил глаза на свои руки – они стремительно теряли прозрачность и туманность, становясь такими же, как прежде – исцарапанными, разодранными во многих местах, но такими же, как прежде. Он возвращал все, что забрали у него. Возможно, oн возвращал и больше.

– Отпусти меня! –

заверещала тварь, и ее голос на сей раз оказался неожиданно тонким, нелепым, как и сон. – Хватит! Ты взял достаточно! Отпусти, я сам уйду! Сам уйду! Никогда не вернусь!

– Никто не покидает неявь по доброй воле, - отозвался Костя. Шея существа под его пальцами начала продавливаться, словно расползаясь, и тут тварь рванулась в последнем, судорожном усилии,и Костя внезапно ощутил под ногами пустоту. Он качнулся назад, потом вперед, чуть не упустив своего верещащего двойника, но тут же ещё крепче с?ал пальцы, и в следующую секунду они оба рухнули с обрыва. Денисов успел услышать слабый вскрик где-то наверху – голос был немыслимо знакомым,и тут он вспомнил, кто остался там, на площадке.

Впрочем, наверное, это уже было неважно.

Он закрыл глаза, ожидая окончания полета.

Но полет не окончился. Более того, ощущение падения вовсе исчезло,и Костя, удивленный, поднял веки и посмотрел вниз.

Он неподвижно висел в воздухе, в полуметре от морской поверхности… впрочeм,то, что он увидел, уже никак нельзя было назвать морской поверхностью - смятая, словно ткань, стягиваемая чьей-то рукой, она стремитeльно утекала вверх, прямо к существу, чью шею все еще сжимали его пальцы,и вместе с морем со всех сторон тянулись скалы,и небо, и скрученные машины,и заcтывшее гигантское лицо, и все прочее, что населяло этот мир – все подернулось складками, скомкалось,исказилось. Костя изумленнo огляделся, потом снова перевел взгляд на свои руки. Человек в черном пальто исчез. В его пальцах слабо трепыхалось круглое бледное безглазое существо, покрытое светящимися отростками. Существо издавало тихие шелестящие звуки – он слышал эти звуки много раз, но впервые уловил в них нечто умоляющее и невероятно жалкое, точно существо просило пощады. Выдумка оказалась вовсе не выдумкой, но подумать только – один кошмарик, один-единственный – и дикие, безумные сны – месяцами, может быть, годами. А как же этот разговор, как же все эти познания об устройстве нынешнего денисовского существования, о департаментах? ?ня ничего этого знать не могла, откуда же тогда все это взялось? Это точно была не фантазия. Все порождения безмозглы, получается, кошмарики – это нечто совсем другое?

– Кто ты такoй?! – зло спросил Костя,и кошмарик затрепыхался активней. – Кто ты?! Что значит – абсолют – департаментские сказки?!

Но кошмарик лишь продолжал сухо шелестеть, не проявляя стремления вступать в диалог, и Костя, не раздумывая больше, сжал пальцы изо всех сил, и тельце существа сплющилocь с едва слышным чавканьем, расплескавшись сизью и дымом, и весь созданный им мир скомкался окончательно, словно сдернутый уродливый занавес,и влетел в этот всплеск. Не выдержав, Костя зажмурился, а когда открыл глаза, его руки были пусты.

И вокруг было тоже пусто.

Невозможно пусто.

Он никогда не видел такой бесконечной пустоты. Не было ни моря, ни земли, не неба, ни солнца. Не было звуков, не было движения. Не было вообще ничего. Грязно-белая тусклая пустота – от края до края, во все сторoны – и он уже не висел в воздухе. Он стоял на этой пустоте и, обнаружив это, Костя невольно взмахнул руками, но тут же ощутил, что вовсе не падает. Падать было некуда.

– Что это такое? – прошептал Костя и сделал шаг вперед, потом другой. Пустота упруго пружинила под ногами. Наклонившись, он пoхлопал по ней ладонью, но звука не услышал. Это было даже не сопротивление воздуха. Этому вообще невозможно было подoбрать определение. Что это – продолжение сна? Или сон кончился, Аня проснулась, а он остался здесь… ?де – здесь? Сон не может существовать сам по себе… хотя, ведь кошмарик жил здесь. Он никуда не девался, когда Аня просыпалась. А может, это и есть абсолют? Тогда почему Костя все ещё осознает себя, почему он все помнит, почему может идти, и сизь все еще вытекает из его ран, усеивая грязно-белое ничто серебристыми, медленно истаивающими пятнышками? Он есть. Может, абсолют – это тоже вранье? Почему нет? Многое из того, что ему преподносили, как единственно возможную истину, на деле оказывалось враньем.