Визит из невыразимого

Pinhead

«Zariatnatmix, Janna, Etitnamus…» — и это было самое начало, как первые шаги по сужающемуся туннелю, но раз прозвучав, оно должно было быть продолжено, назад пути не было, поэтому: «Haras, Fabellerjn, Fubentronty», всё громче, громче, голоса набирают силу, превращаясь в нестройный хор: «Brazo, Tabrasol, Nisa», и наконец: «VARF-SHUB-NIGGURATH! GABOTS MEMBROT!» уже в полную мощь легких все вместе, вся собравшаяся толпа, и уже понятно, что слова услышаны, что тот самый жуткий свет из ниоткуда, начинающий разливаться вокруг, это предвестник явления… появления того, кого ждали, жаждали, того, кто заставляет каждый орган в теле трепетать и сжиматься от безумного ужаса, и только на самом дне крошечная надежда кричит

тонким голоском: «Посмотри наверх, посмотри наверх!» Он смотрит, хоть и знает, что нельзя противостоять тому, что приходит, это глупое, напрасное ожидание, от которого потом станет только хуже, но он всё равно поднимает голову, лишь бы не лицезреть то, что вылезает, выворачивается из ставшей вдруг неправильной перспективы, вызывающей тошноту, искажающей пространство под самыми немыслимыми, не могущими существовать в действительности углами. А вверху красноватые стены ущелья вдруг сходятся, и просвет между ними, за которым начинается темное небо, вдруг опускается совсем близко, и там, в этом просвете, видно только одно лицо. И он цепляется мыслями за это лицо, как за якорь, потому что безумная надежда неожиданно превращается во что-то вполне реальное, и сверху уже тянется маленькая знакомая ручка с тонкими, почти детскими пальчиками, а губы что-то кричат ему, но он не слышит, потому что толпа вокруг громогласно приветствует: «Йа! Йа! Шуб-Ниггурат!», а он тянется вверх, пытаясь коснуться родной ладони, но никак не может дотянуться, а она опускается ниже, ниже, в попытке помочь ему, вытащить прямо из-под носа того, что идет, что уже пришло, выблевало само себя из места, которое невозможно даже себе представить, настолько оно неправильно и несовместимо со всяким человеческим пониманием. И ему кажется, что еще чуть-чуть и прикосновение состоится, и это станет концом, завершением его пребывания здесь, но чей-то голос, похожий на холодное лезвие, внезапно громко произносит прямо ему на ухо: «Черный Козел с Тысячью Молодых», и в тот же миг страх заледеняет его с ног до головы, так, что сердце уже готово не выдержать и разорваться. Его рука дергается в жуткой судороге, и пытающаяся его спасти фигурка вдруг срывается и летит вниз, к нему, в ту же тоскливую преисподнюю, и, понимая, что это конец, что последний шанс потерян, он кричит, насколько хватает легких: «Гермиона! Гермиона!!! ГЕРМИОНА!!!», уже чувствуя, как за спиной разворачивается что-то огромное, распространяющее омерзительный запах…

Он разом сел на постели, буквально подброшенный с места. Пробуждение было мгновенным и внезапным, словно его пинком выпихнули из собственного сна. Он ошалело рассматривал детали обстановки собственной комнаты, которые выглядели сейчас необыкновенно объемно и ярко, залитые лучами утреннего солнца, по сравнению с тем мутным восприятием, свойственным всякому сну, и в пустой голове звенела только одна мысль: «Зачем мне нужно было видеть всю эту дрянь?!» Тело до сих пор сотрясала мелкая дрожь от пережитого ужаса, а в ушах всё еще звучало: «Йа! Йа! Шуб-Ниггурат!»

Ну вот за что ему такая напасть?!

Он слегка отдышался, и лишь потом обнаружил Джинни, сидящую на стуле в другом конце комнаты, и не смотрящую на него. Он кинул взгляд на часы. Без четверти шесть.

— Джинни! — позвал он нерешительно. — Похоже, у меня опять… кхм… случился кошмар.

Она медленно повернула к нему голову.

— Мне кажется, Гарри, что тебе в последнее время слишком часто снятся такие «кошмары».

— Э-э… — он напялил очки и взглянул на нее, желая разглядеть, что она имеет в виду.

— Что ты уставился на меня? Не надо притворяться.

— Притворяться?.. Но я не притворяюсь, — растерянно развел он руками.

— Довольно, Гарри! Каждую ночь одно и тоже. «Гермиона, Гермиона». На все лады.

— Чт…о? Но…

— Ты считаешь, что это приятно? Ты считаешь,

это приятно, Гарри?! Постоянно слышать… чужое имя в своей постели?

— Но я… Это правда кошмары. Я повторяю, не потому что… Просто… Это кошмары, Джинни, поверь мне!

На самом деле, он был не уверен. Совсем не уверен. Зачастую он не помнил вообще, что ему снилось, вполне возможно могло так оказаться, что… Особенно, когда у него появилось это дурацкое, смущающее его влечение к своей подруге.

— Гарри, я тебя не первый день знаю. И не первую ночь. Раньше было по-другому. Ты кричал, и кричал имена. Но разные! А теперь всё не так.

— Господи, Джинни, если бы ты видела то, что я сейчас видел, ты бы, наверное… сошла с ума!

— Да. От ревности!

— Джинни!

Она вскочила с места и подбежала к нему, во взгляде было больше отчаяния, чем гнева.

— Гарри, признайся, у вас что-то было с… ней? С Гермионой? Пока меня не было? Признайся, пожалуйста, клянусь, я не буду тебя осуждать, просто скажи мне правду!

— Нет… постой, что ты сказала?! Ты не будешь…

— ДА или НЕТ, Гарри, не уходи в сторону, ответь мне!

Он вскочил сам, инстинктивно прижал руку к груди, закричал, отрицательно махая головой:

— Нет! Нет, нет, нет, нет, клянусь тебе, нет! Я никогда бы… Пожалуйста! Джинни, ты должна мне верить. Нет!

— Ох! — она отвела глаза, которые тут же наполнились слезами. — На тебя невозможно смотреть, когда ты такой. Успокойся, конечно, я тебе верю! Прости. Хотя… это странно.

— Что-что?

— Неважно.

— Ну уж нет! Черта с два это неважно! Вчера это не пойми что на похоронах, сегодня это «странно». Что происходит, Джинни, ты можешь мне объяснить?! И что означает это твое «не буду осуждать»?! Мы супруги или нет, в конце концов?! Мы же клялись доверять друг другу во всем.

Она покачала головой с мучительной усмешкой.

— Да, да, клялись… Всего не предусмотришь…

— Джинни, ответь мне честно: что происходит?

Она заходила по комнате в мучительных размышлениях, обняв себя руками, встряхивая головой, отчего ее растрепанные волосы превращались на мгновение в оранжевое облако.

— Н…ну, ладно! Я… попытаюсь, — наконец решила она, и метнулась куда-то в угол комнаты к своей сумочке, начав остервенело рыться там, выискивая что-то необходимое. Он молча наблюдал.

Она достала узкую сигаретную пачку, вышибла оттуда длинный белый столбик, отправила себе в губы и прикурила судорожным движением от своей палочки. Наверное, если бы она сейчас превратилась в гиппопотама, он не был бы так удивлен.

— Ты… Ты куришь?!! — промолвил он с выпученными глазами.

— Когда воспитываешься в магглолюбивой семье, не тому еще научишься, — бросила она, резко затягиваясь.

— И давно?

— С полгода. С того момента, когда… Так! — отрезала она, прерывая сама себя. — Сядь! Сядь, Гарри, если хочешь что-нибудь услышать.

«Всё настолько плохо?»

Он сел.

Она снова затянулась, выпуская облачко сизого дыма, потом еще. Пальцы сжимались и разжимались в судорожных попытках овладеть собой. Он терпеливо ждал, но она всё никак не могла собраться с силами.

— Ну же, Джинни, просто скажи. Неужели ты думаешь, я не смогу…

— Нет! — вырвалось у нее, как будто вместе с этим словом вылетал кусок ее самой. — Прости! Я не могу.

Она замотала головой так энергично, что волосы полностью закрыли ее лицо, превратившись в занавесь. Она отбросила эту занавесь и повторила:

— Я не могу. Я боюсь, что наделаю таких дел своим рассказом, что потом всем будет плохо.

— Джинни!

— Нет, Гарри, не проси! Что угодно, что угодно, Гарри, только не это! Хочешь — сяду задом наперед на метлу на первой игре, хочешь — пробегусь голой по всей Диагон Аллее, но это — нет!

— Я тебе пробегусь, — буркнул он сердито.