Визит лейб-медика
Шрифт:
Тот предложил королю сесть и выделил время, чтобы его выслушать.
— Сегодня утром, — сказал Кристиан, — я получил сообщение от Владычицы Вселенной.
Струэнсе посмотрел на него с успокаивающей улыбкой и спросил:
— Откуда пришло это сообщение?
— Из Киля.
— Из Киля?? И что же Она сообщила?
— Она сообщила, — ответил Кристиан, — что Она — моя благодетельница, и что я нахожусь под Ее защитой.
Он был совершенно спокоен, не щипал себя, не бубнил, не дергался.
— Друг мой, — сказал Струэнсе, — у меня
— У Всемогущего Господа, — ответил Король, — нет на меня времени. Но моя благодетельница, Владычица Вселенной, сказала мне в своем сообщении, что если ни у кого нет времени, или если Господь слишком занят своими делами, то у нее всегда есть на меня время.
— Как хорошо, — сказал Струэнсе. — А кто же эта Владычица Вселенной?
— Она — человек, у которого есть время, — ответил король.
4
Окончательный план, тот, что не имел права на осечку, требовал еще и юридического обоснования.
Чтобы сокрушить «кровавый и порочный режим» Струэнсе, заявил Гульберг вдовствующей королеве, было необходимо раскрыть план государственного переворота, созданный Струэнсе совместно с маленькой английской шлюхой. План Струэнсе включал убийство датского короля Кристиана VII.
Этого плана в действительности, конечно же, не существовало, но его можно было теоретически сконструировать и вдохнуть в него жизнь.
Поэтому Гульберг сочинил этот план. Потом он сделал его заверенную копию и уничтожил оригинал; этот документ должен был использоваться для убеждения сомневающихся. Речь шла о предупреждении постыдного государственного переворота.
Этот сочиненный Гульбергом план, который приписывался Струэнсе, отличала четкая и подкупающая логика. Из него следовало, что 28 января 1772 года Струэнсе собирался осуществить государственный переворот. В этот день короля Кристиана VII должны были вынудить отказаться от престола, королеву Каролину Матильду назначить регентшей, а Струэнсе — правителем Дании.
Это была основная канва.
Свой план, производивший впечатление подлинного, Гульберг снабдил комментарием, который должен был, для сомневающихся, объяснить необходимость скорейших контрмер.
«Нельзя терять ни минуты, — написал Гульберг, — ибо тот, кто не останавливается перед тем, чтобы силой добиваться регентства, не остановится и перед еще более страшным предательством. Если короля убьют, то Струэнсе сможет силой захватить постель королевы Каролины Матильды, и тогда кронпринца либо уберут с дороги, либо изведут строгим воспитанием, в результате чего он уступит место своей сестре, которая совершенно очевидно является плодом их бесстыдной любви. Ведь зачем же иначе Струэнсе было отменять закон, запрещавший разведенной жене вступать в брак с тем, кто был вместе с ней повинен в нарушении супружеской верности?»
Времени,
15-го января они собрались у вдовствующей королевы; Гульберг к этому времени составил ряд приказов об арестах, и требовалось заставить короля их подписать.
Утром 16-го планы заново проработали, внесли несколько незначительных изменений и приняли решение осуществить переворот следующей ночью.
Ночь предстояла долгая. Сначала ужин. Потом чай. После этого маскарад. Затем государственный переворот.
5
Ревердиль, этот маленький швейцарский учитель, маленький еврей, скрывавший свое имя, когда-то столь любимый Кристианом, удаленный от королевского двора, но затем призванный обратно, автор записей, писатель-мемуарист, этот очень осторожный просветитель, достойнейший гувернер, Ревердиль каждое утро несколько часов сидел за своим рабочим столом, чтобы завершить великий план освобождения датских крестьян от крепостного права.
Он делал это по поручению Струэнсе. Это должно было стать кульминацией реформаторской деятельности.
Многие из изданных Струэнсе до этого дня шестисот тридцати двух законов и директив были важными. Шестьсот тридцать третий должен был стать самым важным. Но пером водила рука Ревердиля; об этом не будет сказано в книгах по истории, но сам он будет это знать. Этого достаточно.
В то утро, в последнее утро времени Струэнсе, он тоже сидел и работал над великим текстом об освобождении. Он еще не закончил. Ему так и не удастся закончить. Он пишет, что в то утро чувствовал себя совершенно спокойным, и у него не было никаких предчувствий. Он не пишет, что был счастлив. В своих мемуарах он не употребляет слова «счастливый», во всяком случае, применительно к самому себе.
Он — анонимный автор, чей великий текст, текст об освобождении, останется незаконченным.
Пока он этого не понимал, в последний день перед крушением, но все же был счастлив. Проект ведь был столь велик, мысль столь верна. Работа над этим проектом казалась такой правильной, и в утро перед крушением тоже. Пока он работал, он был счастлив.
Много лет спустя он напишет свои воспоминания, и там не станет употреблять слово «счастье», во всяком случае, применительно к самому себе.
Он очень застенчив.
Он постоянно критикует Струэнсе, который «идет вперед слишком быстро». Сам он, однако, считает возможным постепенное освобождение. Он застенчив, осторожен, никакая тьма от внутреннего черного факела не застилает его мечту. Задним числом он полагает, что знал, как все должно бы было произойти.
Следовало соблюдать строжайшую умеренность.
6
В это утро «он не чуял неладного». Он, похоже, редко чуял неладное, но беспокоился за тех, кто шел вперед слишком быстро.