Визит лейб-медика
Шрифт:
— Да, извини.
— Я ведь, — сказала она с какой-то сдерживаемой яростью, — как раз только начала жить!!!
Ему было нечего ответить.
— Я тебя просто не понимаю, — сказала она тогда.
В этот день между ними произошла небольшая размолвка, которая, однако, сгладилась, когда они удалились в опочивальню королевы.
Они предались любви.
Когда они в это позднее лето занимались любовью, его часто потом охватывало непонятное беспокойство. Он не знал, в чем дело. Он покидал постель, раздвигал занавески, смотрел на воду. Он слышал флейту, и знал, что это Бранд. Почему ему после любви всегда
Остались один или два друга. Один или два. Побег или смерть. Господин Вольтер тоже был наивен.
— О чем ты думаешь? — спросила она.
Он не ответил.
— Я знаю, — сказала она. — Ты гордишься собой. Ты знаешь, что ты потрясающий любовник. Об этом ты и думаешь.
— Некоторым это удается, — деловито сказал он, — мне это удавалось всегда.
Он слишком поздно услышал, что сказал, и пожалел об этом. Но она услышала, поняла смысл сказанного и сперва ничего не ответила. Потом она сказала:
— У меня был только ты. Поэтому мне не с чем сравнивать. В этом вся разница.
— Я знаю.
— За исключением этого сумасшедшего. Об этом я забыла. В каком-то смысле я его люблю, ты это знаешь?
Она всматривалась в его спину, чтобы увидеть, обиделся ли он, но ничего увидеть не могла. Она надеялась, что он обидится. Было бы забавно, если бы он обиделся.
Никакого ответа.
— Он не столь совершенен, как ты. Не такой потрясающий. Но он был не таким плохим любовником, как ты думаешь. Тебе это обидно? Он был, в тот раз, как ребенок. Это было почти… возбуждающе. Тебе это обидно?
— Я могу уйти, если ты хочешь.
— Нет.
— Я хочу уйти.
— Когда я захочу, чтобы ты ушел, — сказала она тем же тихим, любезным голосом, — тогда ты захочешь уйти. Не раньше. Ни минутой раньше.
— Чего ты хочешь? Я слышу по твоему голосу, что ты чего-то хочешь.
— Я хочу, чтобы ты подошел сюда.
Он продолжал стоять на месте и знал, что не хочет двигаться, но что ему, возможно, все-таки придется уступить.
— Я хочу знать, о чем ты думаешь, — сказала она после долгого молчания.
— Я думаю, — сказал он, — что раньше полагал, будто держу все под контролем. Теперь я больше так не считаю. Куда это ушло?
Она не ответила.
— Господин Вольтер, с которым я тоже переписывался, — начал он, — господин Вольтер надеялся, что я смогу быть искрой. Которая зажжет пожар в прериях. Куда это ушло?
— Ты зажег его во мне, — ответила она. — Во мне. И сейчас мы будем гореть вместе. Иди сюда.
— А знаешь, — сказал он в ответ, — знаешь, ведь ты сильная. И иногда я тебя боюсь.
5
В лучшие моменты Кристиану предоставлялась полная свобода для игр.
Полная свобода для игр предоставлялась Кристиану, негритенку Моранти, маленькому Фебу и собаке. Они играли в опочивальне короля. Кровать была очень широкая, и места хватало всем четверым. Кристиан обматывал Моранти простыней, полностью его скрывавшей, и они играли в королевский двор.
Моранти был королем. Он должен был сидеть в головах кровати с полностью скрытым простыней лицом, его следовало заматывать в простыню, как в кокон,
Моранти раздавал приказания и распоряжения. Двор склонялся в поклонах.
Это было очень весело. Они сбрасывали парики и одежду и сидели в одном лишь кружевном нижнем белье.
От обмотанного простыней доносились глухие слова и приказания. Придворные при этом так смешно кланялись. Все было так забавно.
В лучшие моменты это бывало так.
17-го сентября, когда Кристиан со своими товарищами днем играл в короля и забавных придворных, в Хиршхольм из Копенгагена прибыл курьер, доставивший пакет из Парижа.
В нем содержалась ода господина Вольтера королю Кристиану VII. Она будет впоследствии опубликована как послание № 109, станет очень знаменитой и будет переведена на многие языки. Но тогда эта поэма была еще написана от руки, содержала 137 строф и имела заголовок «О свободе печати».
Она была обращена к Кристиану и являлась написанной в его честь хвалебной одой. Поводом к поэме послужило дошедшее до Вольтера сообщение о том, что датский король ввел в Дании свободу слова. Ему едва ли было известно, что Кристиан уже перешел к другой великой мечте, не о свободе, а о побеге, что мальчик, игравший со своими маленькими живыми куклами, едва ли знал о проведенной Струэнсе реформе, и что только что достигнутая свобода слова вылилась лишь во множество памфлетов, направляемых и инициированных той реакцией, которая сейчас планомерно занималась очернением Струэнсе. В этой свободной теперь атмосфере памфлеты нападали на распутство Струэнсе и подливали масла в слухи о его развратных ночах с королевой.
Свобода предназначалась не для этого. Но Струэнсе от реформы не отступился. И поэтому весь этот поток грязи обратился на него самого. А поскольку господин Вольтер всего этого не знал, господин Вольтер написал поэму о Кристиане. Говорившую о превозносимых Вольтером принципах, которые были правильными и служили украшением датского короля.
Этот вечер в Хиршхольме удался на славу.
Проследили за тем, чтобы Кристиан прервал свои игры и был одет; потом все собрались на декламацию. Сперва Струэнсе прочел поэму. После этого все зааплодировали и с теплотой смотрели на Кристиана, который был смущен, но доволен. Потом Кристиана стали уговаривать лично прочитать поэму. Сперва он не хотел. Но потом согласился и прочел поэму Вольтера на прекрасном, изысканном французском языке, медленно и со своими особыми интонациями.
Monarque vertueux, quoique n'e despotique, crois-tu r'egner sur moi de ton golfe Baltique? Suis-je un de tes sujets pour me traiter comme eux, Pour consoler та vie, et me render heureux?Это было так красиво написано, Вольтер выражал радость по поводу того, что в Скандинавии позволялось теперь писать свободно, и что человечество теперь благодарит Кристиана его устами.