Визит старой дамы
Шрифт:
Первый газетчик. А теперь за дело.
Газетчики поспешно уходят направо в глубь сцены. Слева появляется Клара Цаханассьян в сопровождении дворецкого.
Увидев мертвое тело, она останавливается, потом медленно идет к середине сцены, поворачивается лицом к зрителям.
Клара Цаханассьян. Принесите его сюда.
Роби и Тоби входят с носилками, кладут на них Илла
(Стоит как каменная.) Открой ему лицо, Боби.
Дворецкий приподнимает скатерть с лица Илла.
(Пристально, долго рассматривает мертвого.) Теперь он опять такой, каким был много лет назад. Мой черный барс. Закрой ему лицо.
Дворецкий снова закрывает лицо Илла.
Положите его в гроб.
Роби и Тоби выносят мертвое тело налево.
Отведи меня, Боби. Пора укладываться. Мы уезжаем на Капри.
Дворецкий подает ей руку, она медленно идет налево, останавливается.
Бургомистр!
В глубине сцены из группы молчаливых горожан медленно появляется бургомистр, выходит вперед.
Возьми чек. (Передает ему бумагу и удаляется с дворецким.)
Все более нарядная одежда горожан Гюллена без слов говорит о том, как они богатеют. Внешний вид города становится неузнаваем; теперь это уже не заштатное и нищее местечко, а преуспевающий, ультрасовременный город. Финал пьесы, ее счастливый апофеоз выражает это всеобщее благоденствие. Вновь отремонтированное здание вокзала украшено флагами, гирляндами живых цветов, транспарантами, неоновой рекламой. Жители Гюллена — мужчины во фраках, женщины в бальных платьях — образуют два хора, как в античной трагедии. И не случайно нам кажется — это вполне в духе происходящего, — будто мы слышим сигналы бедствия, которые подает идущий ко дну корабль.
Первый хор.
Кошмаров предостаточно:
Колоссальные землетрясения,
Огнедышащие горы,
Морские водовороты,
К тому же и войны,
Топчущие пшеницу танки,
Солнцеликий гриб атомного взрыва.
Второй хор.
Однако ничего нет кошмарнее бедности,
Потому что в ней нет благородства.
Мертвой хваткой
Держит бедность род человеческий,
Громоздит бесплодный день
На бесплодный день.
Женщины.
Бессильно смотрят матери,
Как хворь уносит их маленькие чада.
Мужчины.
Но мужи замышляют мятеж,
Готовят измену.
Первый.
Их ботинки поизносились.
Третий.
Во
Первый хор.
Ибо закрыты все двери,
Которые давали работу и хлеб.
Второй хор.
И поезда громыхают мимо
Без остановки!
Все.
Слава нам!
Госпожа Илл.
Которым улыбнулась судьба.
Все
Всемилостивейшая.
Всепреобразующая.
Женщины.
Наши нежные тела
Облачены в модные платья.
Сын.
Юноша за баранкой гоночной машины.
Мужчины.
Лавочник правит «кадиллаком»!
Дочь.
Дева гоняет мяч на теннисном корте.
Врач.
В новом операционном зале
Такой зеленый кафель,
Что режешь кишки, немея от восторга.
Все.
Вечерняя трапеза благоухает ароматами,
Все одеты с иголочки, всем довольны,
Хвалятся друг перед другом сигарами экстра-класса.
Учитель.
Учение светит жаждущим света учения.
Второй.
Усердные бизнесмены
Скупают вечные ценности.
Все.
Рембрандта и Рубенса.
Художник.
Художество кормит художника.
Причем до отвала.
Священник.
На Рождество, на Пасху, на Троицу
В соборе не протолкнуться от добрых христиан.
Все.
И экспрессы, блистающие, стремительные,
Мчатся по остальным магистралям
От местечка к местечку,
Сплачивая человечество
И снова останавливаясь на нашей станции.
Слева входит кондуктор.
Кондуктор.
Гюллен!
Начальник станции.
Экспресс Гюллен-Рим, прошу занимать места. Салон-вагон впереди!
Из глубины сцены громилы выносят паланкин, в котором неподвижно сидит Клара Цаханассьян. Она походит на древнее каменное изваяние. Паланкин в сопровождении свиты проносят между хорами.
Бургомистр.
Покидает нас…
Все.
Наша несказанная благодетельница…
Дочь.
Наша спасительница…
Все.
И сопровождающие ее высокие лица.
Громилы с паланкином, Клара Цаханассьян и свита исчезают на платформе. Медленно проносят тем же путем гроб.
Бургомистр.
Слава ей!
Все.
Самое драгоценное, самое заветное
Она увозит с собой.
Начальник станции.
Отправление!
Все.
Помилуй нас…
Священник.
Господи!
Все.