Шрифт:
Ольга Туманова
Визит
Билет был на завтра, на утро; Вероника купила его неожиданно сегодня днем в аэропорту, видно, кто-то сдал, а она ехала в порт, нимало не надеясь... так... а вдруг? Может быть, это и есть внутренний голос, который мы сами губим в себе?
Закрывая большую дорожную сумку, задумалась на миг: лететь часов восемь. Монография о Матиссе, новая, толком еще и не пролистанная, теплый шарф, косметичка, полотенце - это отдельно, с собой в салон. Что еще? Да, массажная щетка, зубная...
Ну, с вещами все, теперь квартира - Вероника оглянулась
Вероника вздрогнула: резкий тембр дверного звонка всегда звучал неожиданно, даже когда она ждала гостей. Сегодня она не ждала никого.
На пороге стоял Балакин: распахнутое пальто, сбитый на бок шарф, из-под мальчишеского чубчика высокомерно-задиристый взгляд. Гордо, как букет пернецианских роз, держал в протянутой к Веронике руке бутылку подсолнечного масла.
Рядом с Балакиным стоял незнакомый Веронике тип в затрапезном пальто, в облезлой кроличьей шапке. И, как золотой в сточной канаве, бросался в глаза его портфель: элегантный, из хорошей кожи, весь в пряжках и ремешках.
Вероника вздохнула тяжко, не скрывая своих чувств: от пьяного Балакина всегда головная боль, а сегодня вечером у нее и без него забот достаточно.
Балакин, нимало не смущаясь приемом, прошел в квартиру: он считал себя в этом доме своим. За ним бодренько прошлепал приятель. Пройдя полкоридора, Балакин обернулся к приятелю, махнул головой назад, на входную дверь, хмыкнул довольно: "У всех моих друзей такие двери".
Та часть двери, где врезаны замки, была в глубоких трещинах: память о совместном визите Балакина и Смолина.
Вероника в тот день устала в мастерской ужасно, и, уснув мертвым сном, не слышала звонка в дверь. Балакин разбежался по площадке и бросил на дверь свое тощее тело (это был обычный способ его возвращения домой с очередной попойки), дверь (какие сейчас двери!) треснула вдоль замка, чуть надломилась и открылась.
Тут же протрезвевший Балакин - все-таки не своя квартира - часа два просидел на корточках, пытаясь наладить дверь и без устали ругая Смолина (Это все из-за него. Уселся на ступеньках: "Я не уйду. Я хочу ее видеть". Разнылся: "Не могу! Я месяц ее не видел") и Веронику (Спит! Кто так спит? Звонка не слышит!).
После каждого визита Балакин исчезал из жизни Вероники ровно на столько: месяц, год, - сколько требовалось, чтобы в ней улеглось раздражение.
Последний раз он был здесь со Смолиным года два назад. Заявились, как всегда, неожиданно, но, против обыкновения, были трезвы, или почти трезвы, и принесли с собой полный портфель сухого вина.
– Мальчики!
– взмолилась Вероника.
– У меня сегодня свидание.
– Она много лет жила затворницей, легко знакомиться не умела, да и негде ей было знакомиться, а по работе встречалась все больше с такими, как Балакин, и вдруг неделю назад случайно познакомилась с офицером, ну, что за офицер, гусар со старинной гравюры. Ему бы бурку через плечо. Но бурки у него не было, он был летчик, что тоже совсем неплохо. Какой он там был летчик, как служил, где Вероника не спрашивала: каким она хотела его видеть, таким он для
– Ты можешь идти, куда тебе угодно, - заявил Балакин.
– Я ложусь спать. Это мой дом. Я здесь остаюсь навсегда.
Вероника махнула рукой, убежала к офицеру. Следом за ней детективной тенью по улице вдоль домов пробежал Смолин и появился в ресторане.
Сначала Смолин все усаживался за их столик. Потом они с офицером орали друг на друга на улице, и Смолин клялся, что быть летчику мертвым, если он еще раз приблизится к Веронике.
На другой вечер пьяные Смолин и Балакин ломились в квартиру Вероники.
– Все, - сказала Вероника в закрытую дверь.
– Духу вашего в моем доме больше не будет.
– Они, ее однокурсники, когда-то казались ей такими талантливыми, такими значительными и, даже, такими взрослыми, хотя разница в возрасте у них была года три - они успели до института отслужить. К тридцати годам парни стали походить на пьяную шпану. Но, как родственники - и общего ничего, а куда денешься? Но теперь - все.
– А!
– орал Балакин, и пьяный вопль его грохотал по лестничным пролетам. Ты там с этим! с офицером! Ну, пусть он выйдет! Я ее пятнадцать лет люблю, я на нее дышу, я до нее дотронуться боюсь. А она - с летчиком! Полковником! Денег у него много. Проститутка!
...Дойдя до кухни, так и не сказав Веронике ни единого слова, Балакин остановился на пороге, развернулся, спросил вместо приветствия:
– Почему ты его выгнала, а? Ты сама знаешь, чего хочешь?
– Надо полагать, речь шла о Смолине.
Смолин... Букеты сирени, чарующий шепот... До ночи не выходил из мастерской чеканки, творил. А потом - какой фейерверк, какой восторг до самого рассвета. С ним она даже попробовала пить вино из горлышка на скамейке в парке... С ним ей нравилось все.
Девочки тогда уже говорили ей: он балуется наркотиками. Она не верила. Наркомания была чем-то совершенно от нее далеким. Тут с кашлем маялась неделю, все ночи не спала и не сумела достать пару таблеток кодеина, а он где берет? Прямые поставки из Колумбии? К тому же, наркоманы - это нечто грязное, нечесаное - и Смолин! Отутюженный, отпаренный, все, до носового платка, в тон... Она и сейчас не очень верила в его наркоманию: говорят, что наркоманы не пьют, а у него с Балакиным ни дня напрасно прожитого. Алкаши! Простые, отечественные.
Теперь Смолин делает деньги: трафаретит обычные футболки под иностранные. И одежду теперь носит темную, мятую... Смолин!
...На кухне Балакин выгреб из карманов рыбные консервы, грохнул о стол пакетом мороженой наваги: "Пожарь!"
– Бери да жарь.
– Ты - хозяйка.
– А я тебя не приглашала, - и Вероника ушла в комнату.
Балакин остался на кухне. Гремя всем, к чему прикасался, вскрыл ножом банки, принес в комнату рюмки, разлил водку.
– Пейте. Я с вами посижу, но пить не буду, - Вероника подсела к столу.