Визитатор
Шрифт:
— Угу, — кивнул фаворит, — плаху.
— Да, плаху и конфискацию всего, — подтвердил настоятель, беря из вазы очередную миндальную трубочку. — Покойный король Людовик 8 жестоко карал всех, кто был уличен в сношениях с его врагами, а особенно тех, кому он прежде доверял, м аббат вытер салфеткой крем с губ, налил в кубок вина и не спеша продолжил. — К де Нелю король питал особое расположение: говорят, тот был остер на язык, умен и смел. Однако королевская благосклонность не уберегла сего остряка от смертного приговора. Впрочем, ему удалось каким-то образом выкрутиться.
8
Король Людовик — имеется ввиду Людовик XI Валуа (1423–1483 гг.)
— Стало быть, Его Преосвященству не чуждо христианское сострадание, — брат Арман криво усмехнулся. — А может этот де Нель действительно был невиновен?
— Это не имеет значения, — аббат вытер пальцы, бросил измятую салфетку на стол и откинул голову на спинку кресла. — В любом случае король его не простил, он лишь заменил казнь насильственным пострижением.
— Представляю, каково ему пришлось, — вздохнул брат Арман.
— Не слишком предавайтесь жалости, — недовольно засопел отец-настоятель. — Наш епископ не оставил племянника без покровительства: определил его в одно из Орлеанских аббатств, а после смерти короля устроил при своем дворе, разрешив пользоваться своим мирским именем. И вот теперь этот бывший придворный щеголь и умник стал викарием Его Преосвященства!
— Да-а, мечтательно протянул брат Арман, — вот, что значит быть племянником монсеньора епископа.
Аббат Симон нахмурился — беспечность фаворита вызывала досаду, и все же он, обуздав раздражение, продолжил.
— Так вот, сей племянник к концу нынешней недели будет здесь, поэтому нам необходимо предпринять некоторые шаги, — настоятель хрустнул суставами пальцев. — Впрочем, вы и сами понимаете, что я имею ввиду.
Наступило недолгое молчание.
— Все-таки, мне кажется, что тревоги ваши напрасны, — фаворит поднялся и прошелся по комнате, энергично растирая кисти рук — вечера уже были довольно прохладными. — Если то, что вы рассказали о де Неле, правда, то беспокоиться не о чем. Разве бывший придворный щеголь может быть опасен?
— Хорошо бы так, и, тем не менее, я прошу вас объяснить пономарю ситуацию, брат Жан бывает слишком самонадеян.
— Кстати! — Арман прекратил расхаживать и снова опустился в кресло напротив отца-настоятеля. В мерцающем свете канделябра лицо его было красиво той поразительной, почти совершенной красотой, которой талантливые скульпторы наделяют лица ангелов.
Аббат насупился. Хорош собой Арман, ничего не скажешь, и не просто хорош, а вызывающе красив, будто… падший ангел. По спине настоятеля пробежал холодок, он взял со стола кубок с вином и сделал несколько глотков: вино, как обычно, подействовало быстро, согревая и успокаивая.
— Я давно хотел вам заметить, — говорил между тем фаворит, перегнувшись к аббату через стол и уперев ладони о столешницу, — что пономарь стал непозволительно заносчив. Представьте, он смеет лично принимать решения! Вы слишком ему потакаете, а теперь, когда дело наше хорошо отлажено, его помощь становится обузой.
— Да-да, вы мне говорили, — нетерпеливо отмахнулся отец-настоятель, м бещаю, что мы все это обсудим, но после визитации. До визитации нельзя портить отношения с братом Жаном, поэтому,
Арман открыл рот, чтобы возразить, но передумал, состроил кислую мину и поднял вверх ладони в знак подчинения воле настоятеля.
К концу следующего дня слух о приезде визитатора распространился по аббатству Святого Аполлинария, породив двоякие толки. С одной стороны, родство визитатора с епископом настораживало и популярности ему не добавляло, а с другой, история с насильственным пострижением вызвала живой интерес и обросла целым роем домыслов.
***
Солнце стояло высоко — самое время приступить к трапезе. Жакоб выложил на чистое полотенце белый хлеб, жареного каплуна, сыр и деревянную флягу, обтянутую дорогой красной кожей. На его аккуратно выстриженной тонзуре плясал солнечный зайчик, пробивавшийся через пожелтевшую, но все еще густую листву раскидистого дуба.
Поблескивая в косых солнечных лучах, в воздухе летала паутина, где-то совсем рядом трещала сорока, пахло увядающей листвой и созревшим терном.
— Вот, святой отец, все готово, — Жакоб довольно оглядел импровизированный стол.
Матье де Нель, викарий епископа Орлеанского, возблагодарил Господа в краткой молитве, и они принялись за еду.
— Эй, Буцефал! — позвал Жакоб осла, роясь в дорожном мешке. — Иди-ка, друг, я дам тебе твою любимую ржаную корочку.
Осел, щипавший травку на лесной опушке, не заставил просить себя дважды. Он подошел, вытянул влажные губы и взял с ладони хозяина протянутый кусочек хлеба. Матье де Нель едва заметно улыбнулся.
— Я давно хотел тебя спросить, Жакоб, почему ты дал своему ослу столь необычное имя?
— Ну как же, святой отец! Вы мне сами подали мысль, — последовал простодушный ответ.
— Неужели? — поперхнулся Матье де Нель и закашлялся.
Жакоб постучал его по спине, заодно сунул ослу вторую корочку и совершенно серьезно стал объяснять.
— Конечно, вы мне не прямо так подсказали, но все же ваши рассказы об Александре Великом и его верном Буцефале, накрепко засели в моей памяти. К тому же, мой осел так же, как и Буцефал древнего грека, поначалу боялся своей собственной тени.
— Да, но у Александра был конь, — заметил пораженный викарий, — поэтому, не кажется ли тебе, дорогой Жакоб, что дать это имя ослу, с твоей стороны было несколько претенциозно?
На лице Жакоба появилось плутовское выражение.
— Так и я ведь не царь эллинов.
Матье де Нель хмыкнул и отпил из фляги.
— Кстати, почему ты отказался от щедрого предложения Его Преосвященства и не выбрал себе мула из его конюшни?
— Ну, нет уж, я своего Буцефала не променяю даже на арабского скакуна, — Жакоб любовно почесал осла за ухом. Буцефал перестал жевать и с благодарностью посмотрел на хозяина карими влажными глазами.
— Отчего же?
— У нас с ним одна душа на двоих и мы понимаем друг друга с полувзгляда, — ответил Жакоб, скаля зубы. — А помните, святой отец, как он однажды хотел меня сбросить в реку?
— Отлично помню, и жаль, что это ему не удалось, — засмеялся викарий, допивая вино. — Ты прав, Жакоб, у вас с ослом и впрямь есть нечто общее. Должен признать, ты остался таким же прохвостом, каким был в то время, когда я подобрал тебя на парижской улице. Монашеский устав и тот не смог изменить тебя за эти годы.