Вкус крови
Шрифт:
– Александр Илларионович, – пригласил он.
– Саша! – бросилась к мужу Маргарита Васильевна.
– Мара, я сейчас, – ответил тот, обнял жену и шагнул в помещение морга.
Диканский старался держаться по-мужски, но его выдавали руки.
– Сомнений нет – это моя дочь Марина Диканская, по мужу Сорокина, – тихо заявил он. – Где я должен расписаться?
В эту секунду в «предбаннике» послышался крик. Кричала женщина. Самарин с Поповым поспешно открыли дверь и увидели, как Маргарита Васильевна наступает на зятя с криком:
– Что
Костя медленно отступал. Он был еще бледнее, чем прежде, – Вы прекрасно знаете, что я люблю ее и мне ничего было не надо!
– Знаю я, как ты ее любил! – дико выкрикнула безутешная мать. – Это по твоей милости она погибла! По твоей! Ты погубил ее!
– Мара, дорогая, успокойся! – Александр Илларионович подхватил жену в последний момент – губы у женщины посинели, и она стала медленно опускаться на белый плиточный пол.
Муж не смог удержать ее и опустился перед женой на колени, поддерживая только ее голову.
– Санька, нитроглицерин, нашатырь или что там считаешь нужным – быстро, – сказал Дмитрий.
Попов сунул женщине под нос ватку с нашатырем, а затем, когда веки ее слабо дрогнули, отсчитал несколько капель в мензурку с водой:
– Выпейте вот это.
– Сорокин, идите на опознание, – сказал Самарин стоявшему поодаль Косте. – Пусть она вас не видит.
Костя поспешил шагнуть за дверь, стараясь поскорее скрыться с тещиных глаз, но не ожидал, что в следующий момент испытает такой шок.
Потому что перед ним на каталке лежала Марина. Его жена. Такая родная и знакомая, а теперь такая чужая. Ее неестественно бледное тело было сплошь покрыто зеленовато-синими швами, нос заострился, щеки ввалились. Она, казалось, распространяла вокруг себя арктический холод. Это была смерть. Настоящая. Так близко и непосредственно Костя столкнулся с ней впервые в жизни.
Хотелось закричать: «Марина, Мариночка! Прости меня, дурака! Встань! Я больше никогда-никогда… Клянусь!» Хотелось упасть перед ней на колени и вымолить прощение, только пусть она встанет, а не лежит вот так безжизненно на каталке. «Давай уйдем отсюда, из этого страшного места!»
В голове всплыло:
Согрей меня, Ведь я еще живой, И мне так важно вымолить прощенье Перед тобой Не в том, что виноват, А в том, что жизнь – всего мгновенье. (Стихи Р.Б.Зуева.) Но Марина молчала. И оживить ее теперь не могло ничто. Ни раскаяние, ни верность, ни любовь, ни стихи.
Когда опознание было закончено и все документы оформлены, Самарин сказал:
– Слушай, Санька, ты хоть что-нибудь знаешь об этих маньяках? Что ты вообще о них думаешь как медик? Их признают вменяемыми? Но вот я хотел бы понять – что ими движет?
– Страсть, – развел руками Санька. – Что движет людьми в этой жизни: жажда власти, жажда богатства и жажда любви. И последняя самая сильная. А иногда она проявляется вот таким образом… В Америке один убил
– А как его нашли? – спросил Самарин.
– Этого американца-то? – Санька оторвался от тяжелых мыслей. – Как всегда, случайно. Сбежал у него один. – Он помолчал. – Беспечные эти американцы… Наши таких промахов не допускают. – Он снова замолчал. – Знаешь, Димка, давай об этом как-нибудь потом. Я сейчас не в настроении. Я тебе литературу подберу…
– Хорошо бы… – отозвался Самарин, – а то трудно вести дело, когда совершенно не понимаешь психологию преступника. Другое дело – вор, грабитель, обычный убийца. У него общечеловеческие мотивы: нажива, ревность, желание отомстить…
– Хорошего ты мнения о человечестве…
– Я же все-таки не из Гринписа и не из Армии спасения. На человечество надо смотреть трезво, тогда и не будет идиотских ошибок. Ну так что, может быть, завтра встретимся?
Санька Попов задумался, а потом кивнул:
– Хорошо. Завтра, у меня.
С лица его не сходило мрачное выражение.
– Господи; как ты поздно! – накинулась на Дмитрия сестра. – Что там у вас, это опознание Часами происходит? Казалось бы, взглянул, узнал или не узнал, и все. Три минуты.
– Аля, давай немного помолчим, ладно?
У Дмитрия в ушах еще звучали плач и причитания Марининой матери.
Посмотрела бы Агния, как именно проходят эти «три минуты». Агнесса замолчала, но ненадолго.
– Хоть бы ты женился, – затянула она старую песню, – и вымещал свое плохое настроение не на мне, а на жене. Хотя мне заранее очень жаль эту несчастную женщину.
Почему-то вспомнилась Штопка. Такая, какой он увидел ее сегодня утром на 2-й линии Васильевского острова, – легкая, воздушная, прекрасная. Да, наверно, сестра права – он никогда не женится, потому что до сих пор не смог подойти к любимой женщине и признаться ей.
Впрочем, теперь все равно уже поздно – она ведь уже шесть лет как замужем.
Ну, кому везет, а кому – нет. Что же делать… Жениться он мог только на одной женщине, потому что иного брака, кроме как по любви, не признавал… Ну раз не судьба, что поделать…
Вспомнился муж убитой – Константин Сорокин. Не дай бог пережить такое!
Ладно, подумал Дмитрий, пусть у него самого нет жены и скорее всего никогда не будет, зато он позаботится о том, чтобы маньяки-убийцы не трогали чужих.
– Дмитрий, так ты собираешься? – послышался голос Агнессы. – Мы же идем на прием в «Асторию»!
Завязывая галстук (такое можно сделать только для любимой сестры), Дмитрий вспомнил сегодняшнее опознание. Это всегда тяжело, но сегодня было просто ужасно. «Даже Санька занервничал… Удивительно. Забываешь, что патологоанатомы тоже люди…» Санька всегда был таким спокойным, таким рассудительным.