Вкус манго
Шрифт:
— Как ты его назовешь? — спросила меня Мари.
— Абдул, — выпалила я.
Заранее об имени я не думала, но тут сразу поняла, что назову малыша Абдулом, в честь мужа Фат-маты, дяди Мохамеда.
Держа Абдула в одной руке, Абибату подложила мне под спину подушки и помогла сесть. Потом сложила мне руки колыбелью и опустила на них малыша. Никогда в моем сердце не было столько любви. Абдул собрал губы в трубочку и зачмокал.
— Что он делает? — захихикала я.
— Наверное, просит, чтобы его покормили, — ответила Абибату.
Ну давай, маленькая мама! — пошутила Мари.
— Что ты делаешь? — спросила я.
— Ты покормишь своего малыша грудью, — объяснила Мари. Она снова положила сына мне на руки, придвинула его головку к моей груди и вложила мой сосок ему в губы.
Прилив любви сменился злостью.
— А кто-нибудь из вас покормить его не может? — спросила я Мари и Абибату. Никто не предупреждал, что это будет моей обязанностью.
— Мариату, у меня грудь уже старая, молока в ней не осталось, — засмеялась Мари. — А Абибату никогда не рожала, поэтому у нее молока нет. Оно есть только у тебя.
В роддоме я провела около двух недель. Прежде чем отпускать меня в «Абердин», доктора хотели убедиться, что живот хорошо заживает и я нормально кормлю Абдула.
— В лагере немало заразы, — сказала мне медсестра. — Малярия, дизентерия, грипп, простуда.
Ты должна быть здоровой, чтобы через молоко помочь Абдулу выжить в тяжелых условиях.
— В лагере и еды в обрез, так что хотя бы здесь ешь побольше, — добавила Абибату.
Некоторые обитатели лагеря были такими тощими, что ребра торчали сквозь футболки. Многие хрипели и кашляли. Часть ампутантов умерла от ран, кое-кто скончался прямо в палатках. Ночами мы часто слышали, как люди кричат от боли. Но я к этим звукам привыкла и даже не думала, что многие «лагерные» болезни передаются от человека к человеку.
Абдулу устроили постель в металлической колыбели возле моей койки. Абибату, Мари и Фатмата считали, что мы с малышом быстрее сблизимся, если будем все время вместе, но этого не случилось.
Бывало, что младенец плакал в колыбели, а я не могла шелохнуться. Лишь безучастно смотрела на сына, пока одна из женщин не подносила его к моей груди, чтобы он поел. Я не баюкала Абдула. Не пела ему колыбельные. Не разговаривала с ним. Почему — не знаю.
Когда я впервые увидела шрам от кесарева сечения, меня чуть не вырвало. В голове металась единственная мысль: «Что еще? Как еще изуродуют мое тело?»
Едва медсестра сняла мне швы, я направилась прямиком в уборную в конце коридора. Закрывшись в кабинке, я зубами и культями попробовала сорвать повязку, намереваясь бить себя по животу, пока не умру от кровопотери. Однако отодрать повязку не удалось. В итоге я сдалась и прижалась затылком в стене.
Еще с тех пор, как мне сказали о беременности, я страдала от сильных приступов депрессии, перемежающимися моментами абсолютного счастья, во время которых исчезали даже мысли о войне. Одним из таких моментов стала свадьба Фатматы и Абдула. Тогда во мне проснулась надежда: я мечтала, что в один прекрасный день сама надену красивое свадебное платье. Но теперь, упираясь взглядом в потолок уборной, я сомневалась, что еще хоть раз испытаю счастье.
ГЛАВА 11
Когда
За ужином я забывалась, слушая, как кузены пересказывают события дня: как они познакомились с другими юными попрошайками, как случилось что-нибудь смешное, например воришку побили за кражу ананаса на рынке. Потом Абдул начинал хныкать, братья уходили, и Мари или Абибату передавали малыша мне. Тень, перемежаемая пляшущими языками пламени, не могла скрыть мою гримасу раздражения.
Для меня попрошайничество было под строжайшим запретом, хоть я и рвалась в город. Разрешение у Мари я выпрашивала всевозможными способами.
— Нам нужно больше еды, ты же постоянно даешь мне добавку! — спорила я.
— Нет.
Еще горше становилось мне от шуток Мохамеда.
— Мариату, ты теперь солидная женщина, — смеялся он. — Зачем тебе путаться с сопляками вроде нас? Сиди дома со взрослыми, корми ребенка, мы о тебе позаботимся.
Желание присоединиться к кузенам было столь сильно, что однажды утром, покормив Абдула, я отдала его Фатмате, поднялась и объявила:
— Завтра я пойду в город с остальными.
— Нет, не пойдешь, — запротестовала Мари. — Ты нужна сыну.
— Меня беспокоит, что вы с Абдулом не сближаетесь, как должно матери и ребенку, — вмешалась Абибату. — Мальчик проводит больше времени с нами. — Она показала на себя, Мари и Фатмату.
Тут от входа в палатку донесся чей-то голос:
— Я пойду с Мариату.
Мы все в испуге обернулись. Упершись руками в широкие бедра, перед нами стояла Мабинту.
Старая Мабинту жила в другой комнате нашей палатки. Мятежники не покалечили ее, но сожгли дом, и вместе с односельчанами она пришла из своей деревни во Фритаун. Мабинту очень скучала по дочери, которая жила в деревне мужа на севере Сьерра-Леоне.
— Если бы я могла добраться до ее деревни без страха нарваться на мятежников, завтра же пошла бы! — говорила старуха.
Мятежники до сих пор захватывали деревни, хоть и реже, чем раньше. Судя поданным, поступающим во Фритаун, число убитых и раненых тоже сокращалось. Тем не менее силы ЭКОМОГ просили сьерра-леонцев не передвигаться по основным дорогам и западным районам страны на случай внезапных атак.
У Мабинту в лагере особых дел не было, поэтому она периодически помогала мне с Абдулом — купала малыша в большом пластмассовом тазу и пела ему колыбельные на темне.
— Я пойду с Мариату, — повторила Мабинту. — И присмотрю за Абдулом, пока она собирает деньги вместе с друзьями. У нас в деревне я готовила, шила, помогала ухаживать за детьми. Многим малышам я была бабушкой. А сейчас только сижу и смотрю, как готовят молодые женщины.
Я подбежала к Мабинту и обняла ее.
— Спасибо! Спасибо! — снова и снова повторяла я.
Мари, Фатмата и Абибату одновременно всплеснули руками, сдаваясь.
— Мариату, ну что нам с тобой делать?! — воскликнула Мари.