Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга II
Шрифт:
Возможно, это было правдой, а возможно, не было, но скрипачка не могла себе позволить проверить это на практике. Она задолжала за квартиру за несколько месяцев, работа шла не очень хорошо, учеников и возможностей подработать оставалось все меньше. Поэтому скрипачка кивнула и помахала в ответ тому, кто попросил ее приехать без скрипки, потому что хочет послушать ее игру на определенном инструменте, который он недавно привез с собой из Европы.
— Заходите. Вы, наверное, замерзли, — сказал толстяк, и скрипачка попыталась не думать о море за спиной, о желтом цвете, от которого
Коллекционер заварил чайничек «Зингер ред», который скрипачка предпочитала пить без меда, и поставил на стол маффины с маком, принесенные утром из городской кондитерской.
Скрипачка сидела напротив, за столом в кабинете со стендами его коллекции, пила чай, отщипывала кусочки маффина и притворялась, что ей интересны рассказы о важности полового диморфизма как различия между видами аммонитов. Раковины самок были крупнее, палеонтологи называют их макроконхами. У самцов раковины обычно меньше, микроконхи, и не следует принимать размер за доказательство принадлежности к разным видам. Он говорил о Parapuzosia Bradyi, самом большом из найденных аммонитов и самом крупном экземпляре своей коллекции. Диаметр раковины был более четырех с половиной футов.
— Они все прекрасны, — сказала скрипачка.
Она не хотела говорить ему о том, что ненавидит море и все, что вышло из моря, и что от мысли о том, что в этих чудесных раковинах когда-то обитали скользкие твари со щупальцами, ее бросает в дрожь. Она просто пила чай, улыбалась и кивала в подходящих местах, а когда мужчина спросил, может ли он называть ее Эллен, сказала, что да, конечно.
— Это не будет слишком фамильярно с моей стороны?
— Ну что вы, — ответила она, очарованная его манерами, которые заставляли задуматься, кто он: гей или просто одинокий пожилой мужчина со странностями, живущий в желтом доме и беседующий только со своей коллекцией старых камней. — Это же мое имя. Меня зовут Эллен.
— Я бы не хотел вас оскорбить, позволив себе излишнюю вольность, на которую не имею права, — сказал коллекционер, убирая китайский фарфор и оставшиеся крошки. А затем спросил, не желает ли она взглянуть на скрипку.
— Если вы готовы мне ее показать.
— Я не хочу вас торопить. Если желаете, мы можем еще побеседовать.
И тогда скрипачка объяснила ему, что никогда не любила бесед, ей сложно давались слова и речь в целом, поэтому она порой подозревала, что лучше всего у нее получается общаться при помощи музыки.
— Иногда мне кажется, что мелодия говорит со мной, — виновато произнесла она, потому что привыкла извиняться, если ей казалось, что она делает что-то не так.
Но коллекционер улыбнулся, а затем мягко рассмеялся, постучав себя по носу указательным пальцем.
— Я искренне считаю, что речь и язык, какими бы они ни были, едины. Музыкальные фразы, песни птиц, изменение цвета у флюоресцентных кальмаров, какая разница? Я предпочитаю общаться, а не пререкаться. — Он открыл один из ящиков стола маленьким ключом из желтой меди и достал футляр с бельгийской
— Если слова не приходят к вам, когда вы их зовете, то, прошу, поговорите со мной с помощью этого. — Он расстегнул замки и открыл футляр, чтобы скрипачка могла видеть спрятанный внутри инструмент.
— О боже! — ахнула она и забыла о неприятных ощущениях и неловкости, глядя на аммонитовое чудо. — Я никогда ничего подобного не видела. Никогда. Она прекрасна. Нет, она более чем прекрасна.
— Так вы сыграете на ней?
— А можно ее коснуться?
— Как же вы сможете играть, не прикасаясь к ней?
Эллен осторожно вынула скрипку из футляра — так некоторые люди касаются младенцев, держат вазу эпохи Мин или бутыль с нитроглицерином, так коллекционер брал в руки редчайшие и хрупкие аммониты с подставки или подушки.
Эта скрипка оказалась тяжелее всех тех, на которых ей доводилось играть. Скорее всего, из-за камней, которые мастер вставил в корпус. Эллен подумала о том, как эти пять древних камней могут повлиять на звук, как они исказят голос скрипки.
— На ней никогда не играл никто, кроме ее создателя, хотя его мы можем не считать. Вы, моя дорогая, станете первой.
Она чуть не спросила, за что ей такая честь, ведь за ту плату, что он предложил, можно было пригласить любого исполнителя, и любой талант согласился бы приехать в этот маленький желтый домик. Кто-то более известный, достигший большего, чем она, кто-то, кому не нужно учить студентов, чтобы заплатить за квартиру, мог бы заинтересоваться предложением приехать в маленький город у моря и сыграть для толстяка на дивной скрипке. Но Эллен подумала, что подобный вопрос может прозвучать слишком грубо, и чуть не извинилась за слова, которых не произнесла.
А затем, словно прочитав ее мысли, так что извинение могло бы быть уместным, коллекционер пожал плечами, промокнул носовым платком уголки рта и сказал:
— Наше мироздание — невероятно сложный механизм. Иногда нужно смотреть очень внимательно, чтобы хотя бы частично осознать, как та или иная вещь может быть связана с остальными. К примеру, ваша сестра…
— Моя сестра?
Эллен настолько изумилась, что смогла отвести взгляд от аммонитовой скрипки и взглянуть в лучащиеся дружелюбием глаза коллекционера. В животе скрипачки завязался холодный узел, руки начало покалывать, по шее побежали мурашки. Весь набор штампов, которые используют в книгах для описания страха, она испытала одновременно. Скрипка в руках вдруг показалась грязной и опасной. Эллен хотелось поскорее вернуть ее в футляр.
— Что вы знаете о моей сестре?
Коллекционер покраснел и опустил глаза, скрестив руки перед собой и опираясь ими на стол. Он начал запинаться, и, похоже, со словами он управлялся не лучше, чем она сама.
— Что вызнаете о моей сестре? — снова спросила Эллен. — Каквы о ней узнали?
Коллекционер нахмурился и нервно облизал губы.
— Простите, — сказал он. — С моей стороны это было вопиющей бестактностью. Я не должен был касаться этой темы.