Вкус вишнёвой лжи
Шрифт:
Вновь смотрю на Стаса. Он медлит, а затем, будто бы вырвавшись из сна, протягивает руку и осторожно прикасается к уголку моих губ большим пальцем, очевидно, стирая остатки пиццы. Его касания подобны разряду тока: я разрываюсь от противоречивых желаний отшатнуться в сторону или же плотнее прижаться к его руке.
Мне страшно. Тело не слушается, цепенеет. Я ужасаюсь своему желанию сократить расстояние между нами и впиться в идеальные губы Стаса, забраться к нему на колени, почувствовать его сильные руки, хотя бы на мгновение побыть кому-то
Наверное, отвратительно-пугающее движение головой, позволяющее чуть плотнее прижаться к замершим на моей шее пальцам, заставляет Стаса дёрнуть вперёд и оказаться в опасной близости от меня. Его дыхание обжигает кожу, пальцы зарываются в волосы, а вторая рука облокачивается на диван. Чтобы не упасть, я машинально хватаюсь за плечи Скворецкого и замираю. Наши губы не соприкасаются, но я желаю этого так неистово, что хочется кричать. Между ними всего несколько сантиметров, стоит чуть наклониться вперёд и всё. И нас ничего уже не сможет остановить.
Но Стас этого не делает: его взгляд пустой и невидящий, бессмысленный, отвратительный. Парень не понимает, что делает. Ему просто нужно отвлечься, уйти от адской боли, хотя бы на время спастись в моих объятиях. И не важно, в моих или нет. Если бы здесь сидела другая девчонка, ничего бы не поменялось.
— Прости, — шепчет Стас, чуть отворачиваясь.
Парень отпускает меня и садится ровно. Молчит.
— Я, наверное, пойду, — бормочу я, пытаясь справиться с сердцебиением. Поднимаюсь на ноги, пока неистовое желание дотронуться до Скворецкого не разорвало меня на кусочки. — Можешь не провожать.
Прикусываю губу, поспешно направляясь к двери.
— Ир.
Останавливаюсь, оборачиваясь. В груди зарождается бессмысленная надежда, что парень попросит меня остаться.
— Костян в тебя по уши втрескался, — говорит Скворецкий. — Никогда в этом не признается, но он давно в тебя влюблён.
Вот, почему Стас остановился. Я нравлюсь его другу, я запретная территория. Я была в такой же ситуации, когда запала на парня своей подруги. Какая-то сраная хрень. Почему я не могу быть с человеком, которого люблю? Почему из-за каких-то принципов всё катится к чертям?
Неопределённо машу рукой, сбитая с толку. Ничего не понимаю. Всё кажется каким-то бессмысленным и бесполезным.
— Если нужна будет помощь, звони, — бросаю я. — И хватит за Назарова всё делать, он не маленький.
Разворачиваюсь, хватаю куртку с рюкзаком и выскакиваю из квартиры. Что за чертовщина? Почему всё так сложно? И Костя, блин. Кто его просил влюбляться в меня? Этого только не хватало…
Ложь 49. Стас
У всякой лжи своя мелодия. (Джоанн Харрис. Мальчик с голубыми глазами)
Yanke — Моменты
Ложь 49. Стас
Впервые я увидел Элли в конце мая. Она стояла на мосту в парке и улыбалась. Лил дождь, и её голубое платье прилипало к тонким ногам, а мокрые волосы небрежными локонами закрывали
До этого я никогда не верил в любовь с первого взгляда, но в тот момент показалось, что у меня за спиной прорастают крылья.
Элли выглядела особенной. Я считал, что не достоин её, боялся, если расскажу о семье, девчонка будет со мной лишь из-за статуса. Многие хотят засветиться рядом со Скворецкими, попасть в журналы, новости. Я не хотел, чтобы моя жизнь, которую я всей душой ненавижу, всё испортила.
А потом Макеева окончательно вскружила мне голову, и я нёсся всё выше и выше на обретённых крыльях. Я был слеп. Наивен. А крылья мои были из бумаги. Они сгорели, и я рухнул вниз.
Это подобно озарению. Пелена чувств теперь не ослепляет, и я смотрю на вещи без розовых очков. Но без них мир кажется невероятным дерьмом.
Я схожу с ума. Думаю о ней каждую секунду. Когда пью, еду на байке, с кем-то разговариваю, курю, слушаю музыку, смотрю фильмы. Такое чувство, что Макеева сидит внутри и ковыряется в мозгах, тормошит их, разрывает, вонзается идеальными ноготками, вгрызается зубами.
Я не могу перестать размышлять о том, почему она так поступила. Я думаю, и думаю, и думаю, и постепенно схожу с ума.
Сколько уже прошло времени? Месяц? Два? Всё как в тумане.
Мозги набекрень. Ещё и на Иру пытался наброситься. Нахрена я поехал за ней? Зачем пытался разузнать про Макееву? Что я хотел доказать? Что Элли любила меня больше, чем брата? Или просто искал повод случайно встретить её? Она ведь стояла там. Видела, как я уезжал с Ольханской.
О чём она думала в тот момент?
Бессмысленно листаю ленту «Вконтакте», будто пытаясь отыскать ответ на все вопросы. Ноутбук, наверное, единственная техника в этом доме, которая избежала моей ярости. Телика нет, и теперь в квартире неестественно тихо. Телефон вечно разряжается — забываю поставить его на зарядку, в студии срач и беспорядок.
Но у меня нет сил убираться. Я устал. Мне ничего не хочется.
В конце концов, я больше не могу находиться дома: хватаю ключи от байка и уезжаю. Не знаю куда и зачем, просто хаотично ношусь по городу, до тех пор, пока меня не тормозят мусора. А мне уже плевать. Делайте со мной, что хотите.
***
Удивительно, как личная трагедия может повлиять на восприятие реальности. Обезьянник больше не кажется отвратительным, и даже сосед по камере оказывается приятным собеседником. Даже в какой-то степени получаю удовольствие, просиживая штаны в затхлом клоповнике. Видимо, здесь мне самое место.
— Выходи, Стас, за тебя заплатили залог, — устало говорит Антон Юрьевич, отец Иры, неожиданно лично решивший навестить меня.
— Залог? — не понимаю я, даже разочаровываюсь. — Отец что ли?