Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы
Шрифт:
— У Святослава Ивановича дочь на выданье. Говорят, ладная девица. — Дмитрий многозначительно взглянул на Владимира. — Хочешь, я сосватаю ее за тебя?
— Бог с тобой, брат! Я ведь уже женат! — оторопел Владимир. — Альдона сына мне родила. Я люблю ее.
— «Люблю ее…» — сердито передразнил брата Дмитрий. — Твоя Альдона тайно языческим богам молится, креста на шее не носит. Имя свое христианское она презирает. Думаешь, я ничего не ведаю!
— Ты сам засылал сватов к Ольгерду, брат, — с кривой ухмылкой обронил Владимир. — Сам принудил меня взять в жены Альдону. Федор Ольгердович
— Каюсь, виноват! — Дмитрий вскочил и нервно заходил из угла в угол. — Не все я тогда как следует обмыслил. Не все верно взвесил. Прости, брат! Но ведь всякую оплошность можно исправить. — Задержавшись подле сидящего на стуле Владимира, Дмитрий положил свою ладонь ему на плечо. — Я поговорю с митрополитом Алексеем. Он расторгнет твой брак с Альдоной. Спровадим эту язычницу к ее отцу-язычнику — и дело с концом! Что скажешь, брат?
— Я не хочу расставаться с Альдоной, — хмуро ответил Владимир, сбросив руку Дмитрия со своего плеча. — Уж извини, брат.
— Я понимаю, в тебе говорит обида, брат, — заговорил Дмитрий, продолжая ходить взад-вперед. — Но ты все же подумай на досуге, пораскинь мозгами. Зачем тебе эта литовка? Ты же не знаешь, что у нее на уме! Как дойдет у нас до войны с Ольгердом, Альдона волчицей на тебя смотреть станет, брат. Эта язычница может и яду тебе подсыпать.
Владимир не пожелал продолжать этот разговор.
Тогда Дмитрий перешел к самому главному, ради чего, собственно, он и вызвал Владимира в Москву.
— Перед тем как затевать войну с Ольгердом, сначала нужно с Олегом замириться, дабы рязанцы нам в спину не ударили, — сказал Дмитрий, вновь усаживаясь за стол. — Поедешь в Рязань, брат. Скажешь Олегу, что он получит назад Лопасню, коль освободит из неволи Владимира Ярославича и вернет ему Пронск. Будешь стоять на этом твердо, брат. Уразумел?
Владимир молча кивнул.
Глава вторая. Олег
Владимир порадовался в душе, увидев, какой холодный прием оказал Дмитрий посланцу Мамая. Сары-Ходжа не получил от Дмитрия ни одного подарка. Свиту Сары-Ходжи гридни московского князя не допустили в тронный зал. Сидящий на троне Дмитрий разговаривал с Сары-Ходжой надменным и неприязненным тоном, словно перед ним находился не ордынский посол, а провинившийся слуга. Дмитрий заявил Сары-Ходже, что отныне Мамай и «ублюдочный хан Мухаммед-Булак» не получат от него даже ломаной серебряной монеты. Еще Дмитрий добавил, что ему плевать на запреты Мамая и на его угрозы.
— На тверского князя я обнажу меч когда захочу! — сказал Дмитрий. — И с литовским князем я долго поддерживать мир не собираюсь! Коль ордынская конница в мои пределы сунется, встречу ее копьями и стрелами!
Сары-Ходжа внимал Дмитрию, раскрыв рот от изумления. Он совершенно не узнавал московского князя! Куда девались его угодливые улыбки, его льстивые речи и заискивающий тон? В ставке Мамая Дмитрий был совсем не таким! Там он очаровал всех татарских вельмож своей щедростью и обходительностью! Даже Мамай, настроенный поначалу враждебно к Дмитрию, растаял и подобрел, беседуя с молодым и таким остроумным московским князем. Когда Дмитрий
«Так вот оно, истинное лицо Дмитрия! — подумал Сары-Ходжа. — Вот его истинное отношение к Мамаю! Дмитрий для Мамая — злейший враг! Ведь тверской князь предупреждал об этом Мамая. Дмитрий был в руках у Мамая, когда он приезжал к нему выпрашивать ярлык. Дмитрий-хитрец умилил Мамая своими любезностями, расположил его к себе настолько, что тот даровал ему великий ярлык, хотя собирался обезглавить его!»
Дмитрий не позволил Сары-Ходже надолго задержаться в Москве, приказав ему ехать обратно в Орду. Спутникам Сары-Ходжи, пожелавшим проехать до Твери, московский князь стал чинить препятствия в этом, недвусмысленно намекая им, что путь в Тверское княжество татарам закрыт.
Прощаясь с Дмитрием, Сары-Ходжа выразил сожаление — может, искренне, а может, нет, — что дружеские отношения московского князя с Мамаем закончились столь неожиданным разрывом.
«Я буду ехать к Дону очень медленно, князь, — сказал Сары-Ходжа Дмитрию. — Если ты одумаешься и известишь меня об этом через своего гонца, то Мамай не обнажит на тебя саблю. Твои дерзкие слова упадут на дно моей души, не дойдя до ушей Мамая. Я умею хранить тайны».
Вернувшись в Серпухов, Владимир стал готовиться к поездке в Рязань.
Внезапно в Серпухове объявился Сары-Ходжа, одетый не как ордынский посол, а как восточный купец. Его сопровождали всего двое конных слуг. Оказывается, Сары-Ходжа оставил свою свиту в Коломне, а сам поспешил в Серпухов для встречи с Владимиром.
Не ходя вокруг да около, Сары-Ходжа повел речь о том, что после всего случившегося Дмитрию не усидеть на московском столе.
— За свою дерзость и неповиновение Дмитрий заплатит головой! — хищно усмехаясь, молвил знатный ордынец. — Сыновьям Дмитрия тоже не видать московского стола. Мамай очень мстителен. Он не успокоится, пока не истребит всех детей Дмитрия.
Затем Сары-Ходжа сказал Владимиру, что он готов замолвить за него слово перед Мамаем. Ведь как внук Ивана Калиты Владимир имеет все права на Московское княжение. По словам Сары-Ходжи выходило, что Владимир более предпочтителен для Мамая как московский князь, поскольку он женат на дочери Ольгерда. Разговаривая с Ольгердом как с родственником, Владимир сможет без войны уладить с ним все пограничные споры. И опять же как зять Ольгерда Владимир сможет замириться с тверским князем, сестра которого является женой литовского властелина.
Ведя с Владимиром доверительную беседу, Сары-Ходжа невольно проговорился, сказав, что Мамая пугает возрастающее могущество Литовского княжества. После победы над татарами в битве при Синих Водах двенадцать лет тому назад Ольгерд отнял у Золотой Орды обширные земли в Побужье и в Южном Поднепровье. А ныне литовцы уже хозяйничают в Посемье и в верховьях Северского Донца, сгоняя татар с их летних кочевий.
Мамаю рано или поздно придется сойтись с Ольгердом не на жизнь, а на смерть. И в этой труднейшей для татар войне Мамай собирается опереться на Москву, где будет сидеть послушный его воле князь.