Владимир Храбрый. Герой Куликовской битвы
Шрифт:
— Ну и при чем здесь я, боярин? — спросил Владимир, надевая на руки кожаные перчатки. По переулку гулял пронизывающий ветерок.
— Так это твое письмо, княже, — ответил Федор Воронец, при этом губы его брезгливо дрогнули. — В этом послании ты пишешь Ивану Вельяминову, что если Мамай убьет Дмитрия, то ты согласен занять московский стол.
— Что за чушь! — невольно вырвалось у Владимира. — Ты в своем уме, боярин? Где это письмо?
— Вот! — произнес Федор Воронец с неким оттенком торжества в голосе. Сунув руку за полу длинного темного плаща, он выдернул из-за пояса небольшой бумажный свиток. — Князь Дмитрий мне самому не по душе, поэтому я не скажу ему ни слова об этом письме.
Владимир схватил свиток и развернул его торопливыми движениями.
— О Матерь Божья! — пробормотал Владимир, пораженный смыслом этого письма. — Я этого не писал, Бог свидетель!
— Конечно, князь, — ухмыльнулся Федор Воронец. — Ты просто диктовал писарю…
— Не писал и не диктовал! — рявкнул Владимир с таким гневом, что его собеседник слегка отшатнулся от него.
— Полно, княже. — Федор Воронец огляделся по сторонам. — Никто ничего не узнает. Клянусь святым распятием! Я на твоей стороне.
Плотнее запахнув полы подбитого мехом плаща, боярин зашагал прочь раскачивающейся походкой. Его соболья шапка с высоким верхом из красной парчи ярко выделялась на фоне истоптанного снега и серо-желтых бревенчатых стен домов. Вскоре Федор Воронец скрылся из глаз, свернув в боковую улицу.
Владимир еще раз перечитал письмо и внимательно разглядел печать на нем. Сомнений не было никаких — это была его княжеская печать! Совершенно сбитый с толку, Владимир двинулся куда-то наугад, свернув злополучное письмо в трубку и держа его в руке. Его мысли лихорадочно крутились в голове. Он был уверен, что это чьи-то злые козни, но чьи? Неужели Федора Воронца? А может, к этому приложил руку Иван Вельяминов? Или его брат Полиевкт? Или они оба?..
Вдруг Владимира осенило. Он уже видел этот почерк раньше! Причем совсем недавно!
Вновь развернув свиток, Владимир негромко выругался сквозь зубы. Он узнал руку своего наставника Ларгия, такой витиеватый почерк был только у него!
«Стало быть, Ларг от моего имени сносился с изменником Иваном Вельяминовым, благо у него имеется доступ и к моей княжеской печати, — размышлял Владимир, засовывая свиток за голенище сапога. — Но через кого Ларг осуществлял эту тайную переписку? И главное, зачем он это затеял? Воистину, чужая душа — потемки!»
Первым желанием Владимира было поскорее сжечь это письмо. Ради этого он даже поспешил к своему терему. Однако, оказавшись на своем московском подворье, Владимир передумал сжигать это крамольное послание. Ему надо припереть Ларгия к стенке и вызнать у него, с какой целью он завязал переписку с изменниками. А для этого Владимир должен предъявить Ларгию неопровержимую улику — письмо.
Спрятав понадежнее злополучный свиток, Владимир поспешил на тризну на митрополичье подворье.
Владимир не догадывался, что Федор Воронец действовал с ведома Дмитрия Ивановича, который хотел проследить, чем это закончится. Обвинять Владимира в лоб Дмитрий Иванович не хотел, помня наказ покойного владыки Алексея. Ему и самому не очень-то верилось в то, что его двоюродный брат способен на предательство. Если Владимир честен предо мной, рассудил московский князь, то он непременно придет ко мне с этим письмом. Если же Владимир и впрямь метит на московский стол, тогда он утаит это послание от своего старшего брата. Более того, Владимиру придется что-то предпринимать, ведь полного доверия к Федору Воронцу у него нет и не может быть.
Случилось то, чего московский князь меньше всего ожидал от своего двоюродного брата. Владимир уехал обратно в Серпухов, так и не поговорив с ним по душам, ни словом не обмолвившись о письме, переданном ему Федором Воронцом.
«Скорее всего, мой брат постарается укрыться или у рязанского князя, или у Мамая, — сказал Дмитрий Федору Свиблу, посвященному в это дело. — Это означает, что рано или поздно я встречусь с Владимиром на поле битвы. А там, где все решают мечи и копья, не нужны вопросы и ответы.
Пришла весна с буйным цветением садов и черемуховых зарослей вдоль Яузы-реки, с теплыми дождями, пробудившими живительные силы на полях и лугах, с обилием солнца и вольными ветрами.
Дмитрий, отправляя в приокские порубежные городки своих гридней с разными поручениями, постоянно справлялся у них о том, где сейчас его брат Владимир, какими делами он занят. Поскольку Владимир никуда не уехал и, по-видимому, не собирался этого делать, Дмитрий пребывал в недоумении. Его донимали самые противоречивые мысли. Федор Свибл твердил Дмитрию, что, скорее всего, помыслы Владимира чисты, а доставленное в Москву письмо из Орды — это злые происки изменников Вельяминовых, которые хотят поссорить великого князя с его двоюродным братом. В конце концов, любую княжескую печать можно подделать!
Измученный тревогами и подозрениями, Дмитрий в начале лета сам наведался в Серпухов. Неясностей он не любил, сомнения привык подавлять и от опасностей никогда не бегал. Дмитрий решил поговорить с Владимиром начистоту и выяснить, друг он ему или враг.
Разговор между двумя братьями получился долгий и обстоятельный, сидели они в светлице, где у Владимира хранились книги и где Ларгий занимался с ним греческим языком и латынью. Владимир не стал ничего утаивать от Дмитрия, откровенно поведав ему о признании Ларгия, который встретился с гонцом из Орды, доставившим письмо от Ивана Вельяминова. Владимира тогда не было в Серпухове. Ларгий прочитал послание изменника Вельяминова и написал ему ответное письмо от лица Владимира. Это-то злополучное письмо и отправил в Москву с купеческим караваном Полиевкт Вельяминов, желая расположить к себе великого князя.
Защищая Ларгия, Владимир сказал Дмитрию, что его воспитатель считает честолюбие главной добродетелью, а наследственную власть чем-то незыблемым для всякого князя. Клятвенный договор между Дмитрием и Владимиром, закреплявший за первым все права на московский стол, Ларгию очень не по душе. Честолюбивого грека возмущает, что Владимир так легко поступился своим правом на княжение Московское.
— Эта обида за меня и толкнула Ларгия на столь безрассудный поступок, — молвил Владимир, глядя в глаза брату. — Ларгий уверен, что тебе, брат, не по плечу тягаться с Мамаем. Ларгий считает, что ты слишком безрассудно бросаешь вызов Орде, не имея достаточных сил для борьбы с нею. Успешные набеги Арапши на Нижний Новгород и Рязань лишний раз убедили Ларгия в этом. Потому-то Ларгий постарался убедить Мамая через Ивана Вельяминова, что серпуховской князь ему вовсе не враг.
Дмитрий простил Ларгия, видя, как рьяно заступается за него Владимир. По сути дела, у Ларгия и вины-то нет, ведь он блюдет интересы удельного серпуховского князя, которому верно служит. По старинному русскому обычаю, всякий служилый человек обязан радеть о благополучии того повелителя, кому он приносил клятву верности. А то, что всякий удельный князь клянется в верности великому князю, это для подневольного слуги значения не имеет. Нельзя быть преданным сразу двум господам.
«Эти старинные законы и обычаи ныне мешают мне собирать русские княжества вокруг Москвы, — размышлял Дмитрий на обратном пути в свой стольный град. — Великие князья — тверской, смоленский, суздальский и рязанский — мнят себя равными Москве, хотя у них и земель меньше, и подневольных смердов, и войска. Вот, покорил я великого тверского князя, но зависимые от него удельные князья и бояре по-прежнему в его воле ходят. Мои повеления для них — ничто. Поскольку не присягали они московскому князю. Я пытаюсь убеждать великих князей, что лишь единением своим мы пересилим ненавистную Орду. Мне внимают с пониманием, но в душе тот же Михаил Александрович или Олег Иванович страстно желают сами стать объединителями Руси. И подталкивают их к этому зависимые от них удельные князья и бояре. Надо менять дедовские обычаи на новые уложения, иначе межкняжеские распри так и будут раздирать Русь на части!»