Владимир Ост
Шрифт:
Владимир налил себе полный фужер коньяка (Русанова пить отказалась) и жадно опустошил его. Но пьянее от этого не стал. Его била нервная дрожь. Он решил предпринять еще одну попытку и с отчаянно бьющимся сердцем подсел к Анне на тахту, обнял ее. Она, как бы вновь отстраняясь от него («Ой, не надо, ну что ты, Володя?»), легла. Владимир попытался обнять ее, погладить грудь, но Русанова, согнув руки в локтях, прикрылась ими, твердя свое: «Не надо, Володя…» Осташов убирал ее руки, она снова ими закрывалась и отталкивала его, не давая себя даже поцеловать. И так они некоторое время боролись, пока она вдруг не вскочила с тахты. Подошла к окну и,
Пребывая в последней степени замешательства, Осташов надел майку и сорочку. Выпил еще фужер коньяка. Выкурил сигарету.
Анна молча стояла у окна. Владимир выпил еще фужер. А Русанова, наконец подошла к столу, включила люстру и сказала, что уже поздно и ей пора домой. И тут на глазах Осташова с Анной произошла мгновенная метаморфоза. Это уже была совсем не та Русанова, что минуту назад – не томно-печальная девушка, а злая на весь мир, полностью замкнувшаяся в себе фурия. Она вышла в прихожую, оделась, и, наотрез отказавшись от его предложения проводить ее («Время-то детское», – с ненавистью в голосе присовокупила она), и ушла.
Затем из комнаты в кухню вернулись Светлана и Григорий. Он – одетый, с почти пустой бутылкой шампанского в руке, пьяный. А вот полуобнаженная Светлана выглядела очень трезвой и недовольной (кстати, несмотря на возраст, она была отменно стройна и свежа). Из легкой перепалки Светланы и Григория Осташову стало понятно, что его приятель оказался как мужчина не на высоте. Хотя, похоже, самому Хлобыстину было наплевать. Он был пьян и этим вполне счастлив.
Через некоторое время Григорий, помутнев рассудком, заявил, глядя на стоящие на шкафчике две бутылки вина и бутылку водки, что пить ничего не осталось и надо «сгонять», и, как его ни отговаривали, ушел. За ним ушел и Осташов, а утром он обнаружил себя в собственной кровати дома.
Через день, придя в себя, Владимир позвонил Русановой, чтобы договориться о свидании, но та ответила, что свидание у них уже было, и ей не понравилось. Конечно, встретиться они еще могут. Как-нибудь. Потом. А пока Владимиру следует потренироваться. Осташов пропустил издевки мимо ушей, настаивая на свидании в ближайшее время. Анна парировала тем, что если ему действительно дорого общение с ней, можно говорить и по телефону. Владимир не сдавался: ему очень важно видеть ее, он жить без нее не может. Русанова, однако, и тут нашлась: Владимир ведь скоро опять выйдет на работу – разве не так? – там он ее и будет видеть.
И Осташов вернулся в «Граунд плюс».
Коллеги приняли его сочувственно и радушно. К тому же в первый же день выяснилось, что гендиректор Букорев теперь в офисе вообще не появляется. Несколько дней Владимир проскакивал от входной двери до своего отдела быстро и глядя в пол: он не мог даже представить себе, как будет держаться, если на его пути возникнет фигура Константина Ивановича. Но мало-помалу успокоился, решил, что при встрече с мужем Галины он просто поздоровается и тут же отвернется. Неприятно жить с мыслью, что ты в любой момент можешь оказаться в щекотливой ситуации. Но, в конце концов, если рогатого мужа подобное положение вещей не смущает, то почему любовник его жены (бывший!) должен бесконечно переживать по этому поводу?
Постепенно Осташов перестал
Итак, дела Осташова на работе шли отменно. И все это, несмотря на вечно подавленное состояние духа, в котором он пребывал из-за запутанных, невообразимых отношений с Анной. Он видел ее в будни на работе, но здесь они почти не общались – не было ни времени, ни условий. А общались они, когда не виделись, то есть когда Владимир (а это происходило чуть ли не каждый вечер) звонил ей домой. Вот тут уж Осташов давал себе волю: он, кажется, уже успел рассказать Анне всю свою жизнь, они беседовали обо всем на свете, хотя говорил – так у них сложилось – в основном он, а она слушала. Владимир чувствовал, что нравится ей. Пару раз она даже намекала, что любит его. Однако встречаться с ним по-прежнему не желала. И тем держала его в хроническом тягостном напряжении.
Всякий раз, как он заводил речь о свидании, Русанова искусно переводила разговор на другую тему, а если он раздражался и припирал ее к стенке, просто отказывалась встречаться. Почему? В ответ он слышал, на его взгляд, вздорное, не поддающееся логике объяснение – не судьба. В чем состоит этот феномен под названием «Не судьба» Анна никак не раскрывала. Однажды он все-таки весьма настойчиво потребовал растолковать: почему же, черт возьми, не судьба?! Она ответила буквально следующее: «Я – плохая, а ты – хороший, ты найдешь себе другую, подходящую девушку, и у тебя с ней все будет хорошо».
С тем же непостижимым для Осташова постоянством Анна во время их телефонных разговоров иногда вдруг начинала намеренно неправильно истолковывать его слова, чтобы выходило, будто он ее не любит и готов променять на любую другую женщину. Он с жаром принимался доказывать обратное, она стояла на своем, и тогда он в запальчивости срывался и говорил грубости, а она, словно только этого и ожидая, обижалась и бросала трубку телефона. Владимир после таких ссор погружался в еще большее уныние. Русанова же на следующий день на работе здоровалась с ним сладким голосом и напоминала, чтобы он обязательно позвонил вечером, и вечером, когда он звонил, говорила с ним очень нежно, очень ласково – чуть ли не мурлыкала, как кошка после сытного обеда.
Есть ли у нее кто-то, другой мужчина? Этот вопрос оставался для Владимира без ответа – Анна на эту тему вообще ни разу ни слова не проронила, даже если он ее спрашивал, а сам Осташов сделать какой-либо однозначный вывод, исходя из поведения любимой, не мог.
Глава 20. В смятении
– А может, Аньчик – девственница?
С этим вопросом Осташов обратился к другу Хлобыстину, вышедшему на скрипучий снег из дверей агентства недвижимости с сигаретой наготове.