Владимир Петрович покоритель
Шрифт:
С ним биться буду
Дроцам мои договоренности понравились. В чем в принципе я и не сомневался. Отблагодарили они меня конечно своеобразно. Плече отбили в чистую. Каждая сволочь приложится старалась посильнее, выражая свою восхищенность дипломатическим даром такого мудрого меня. Рука теперь плетью висит, и синяк бордовый. Ну сволочи, да и только. Я им доброе дело сделал, а они меня искалечили. Но Дын обещал какой-то гадостью намазюкать и убедил, что к утру пройдет.
К утру не прошло. Обманул. Тоже гад, а я поверил. Нет, рука работать стала, только всеравно больно. Сижу
Стоят дроци, как наверно ты уже догадался напротив ворот бруцких. Ждут. Переговариваются потихонечку. Нервничают. А те не спешат выходить, специально на нервы наверно действуют, не верится мне, что струсить тот здоровенный дядечка смог. Наверняка в дырочку в заборе подсматривает и посмеивается. Психологическое давление оказывает. Вот кто его такому научил? Тут ни школ, ни институтов нет.
Наконец-то. Соизволил супостат на бой явиться. Вон довольный какой вышагивает. Светится аж весь. Кожу жиром натер, брови в косичку аккуратно заплетены, если бы не рожа мерзкая, восхищаться можно. Медленно идет, в вразвалочку, топором поигрывает. Гоня на встречу два шага сделал и застыл памятником. Этикет, тут не возмутишься. Тот подошел, раскланялись, в грудь себе постучали, то же часть обряда, разговор начали.
— По договоренности, мы пришли на битву, один на один. Ждем твоего выбора. — Наш то павлином стоит, только не хвост, а грудь распушил. Глаз подбородочный огнем сверкает, с другими двумя в переносицу противнику нацелились, и трио дырку сверлят. Сейчас дымок должен пойти.
Баруц, улыбается ехидно, головой кивает, собрание желающих подраться, напротив рассматривает. Я неподалеку, отвлекся слегка. Жук интересный под ногой попался. Блестящий, синего цвета, с каёмкой красной по краю хитиновых крылышек. Я его на ладонь посадил, любуюсь. Засмотрелся на чудо, пока там выбор происходил.
— С ним биться буду. — Под общий вздох, и последующий гомон дроцев, вынес вердикт поединщик.
Естественно меня заинтересовало, чего это наши так взволновались, на кого это такой возмутительный выбор пал? Глаза я поднял и прямо в ноготь черный уперся. Чуть повыше взгляд перенес и в морду, улыбающуюся уткнулся. Сука. Прости за моветон, не сдержался.
Наши гомонят, руками машут несогласные с выбором.
Дын вокруг вождя вражьего прыгает, руками мельницу изображает, вопит сиреной:
— Меня выбери! Я фастир его. Меня можно!
Гоня за плечо беруца хватает, держит, вырваться не дает:
— Неправильно это, он не дроци, другого выбирай. — И грудь колесом топорщит, типа мня бери.
— Дроци не дроци, какая разница, с вами пришел, значит биться готов. — Смеется гад, а мне то какого?
Все естество вниз опустилась. Встать вроде надо, а не могу. Прирос. Задница корни пустила.
Наши гомонят, возмущаются, а сделать ничего не могут. Я сижу глазами лупаю, улыбаюсь. Дебил дебилом. Еще радовался придурок, что так лихо все обставил. Дипломат хренов. Гоня подошел, по лбу мне пальцем постучал,
— Ты как?
Что тут ответишь.
— Нормально. — Говорю. Как в тумане все. Мозги отключились, все на автомате.
— Не согласен он тебя на другого поменять. Уперся. Ничего сделать не можем. На вот. Возьми мой топор, он поострее и потяжелее. — И протягивает железку свою. — И да не обижайся на нас, если что.
Успокоил блин.
Ну что приплыли вы, господин Владимир Петрович Иванов. Пора некролог заказывать. Озеро ждет, рыбкам тоже кушать хочется. Шансов ноль. Как в сторону противника гляну, сердце останавливается. Но выбора нет. Поднялся не торопясь, а куда теперь спешить, торопливость сокращает срок жизни, в моем случае и так короткой. Стою на ватных ногах, начало жду. Такая пустота внутри. Топор у Гони не взял, какая разница, с каким сдохнуть. В голове туман в глазах круги разноцветные.
— Начали! — Кто скомандовал я не понял. Не до того было. Кто-то меня в спину подтолкнул, мол: «Чего стоишь? Топай давай.»
Я вперед глянул, улыбающийся баруци топором поиграл, воздух со свистом порубил, крест на крест, улыбнулся мне ласково, и не торопясь на встречу пошел. Все, это конец. Ну я и бросил свой топор не целясь, и не о чем не думая, бросил как камень, просто от себя швырнул посильнее, да и думать то не мог не о чем. Только мама привиделась перед глазами, кашей меня кормит манной в последний раз. Так тепло на душе стало. И все свет погас, отключился.
Да всё-таки привычка дело может и хорошее, но в моем случае неприятное. Вылет в астральное небытие, с возвращением каждый раз в новом месте дело гадкое. Точно говорю.
Глаза открыл, небо с облачками. Смотрю, оторваться не могу. Вокруг смех, бабы поют, дети кричат. В рай попал что ли. Неправильный рай какой-то, разговаривают не по-русски. Где-то я уже слышал такой язык? Понимаю все. Твою дивизию, я что в дроцкий рай попал, только мне здесь их рож видеть нахватало.
— Ты очнулся, Фаст! — Блин и дыня эта противная тут. Тоже в раю. Вон рожу корчит улыбается небо заслонил. Не, не может он в рай попасть с такой рожей не возьмут, ему место в чистилище, сковородки мыть. А ведь я рад его видеть. Черт, действительно рад, без дураков.
— Где я? — Голос свой не узнал, как из подземелья.
— У баруцев мы в гостях. Ты, когда их вождя завалил, упал в изнеможении. Еще бы, столько сил в удар вложить, точно ведь между глаз топор ему вогнал. И где только такого нахватался. У нас топоры не кидают. Научишь потом. А сейчас в гостях мы. Баруци пригласили. Они, оказывается, давно грохнуть своего старшего мечтали, да побаивались. Силен больно. Мировую мы гуляем. Простили все друг другу, по новой начать решили. Теперь вот празднуем. Тебя восхваляем. Благодарны тебе все…
— Нашли героя. — Пробубнил я, и сел. Вокруг карнавал бушует.
— Ту это. — Дын замялся. — Наши тут тебе клятву принести хотят.
— Чего? — Я не понял сначала, туман в голове еще не прошел, а потом дошло:
— Какую, на хрен клятву! Вы что сбрендили! Я, тебе-то вернуть хотел! А тут еще десяток придурковатых головорезов. Вон Гоне присягайте, он хотя бы знает, что с вами делать.
— Так это. — Стушевался друг. — Он первый и предложил. Так что теперь? Отказываешься? Как им после такого позора жить-то.